Ever since we met (СИ)

Во время ритуала, вспоминаются Саше одновременно и кстати, и некстати слова тети Иры, важно все, вплоть до положения в пространстве. Женщина — олицетворение Матери-богини, мужчина — тот, кто добровольно жертвует часть жизненной силы, которую ведьма принимает, принимая и его в свои объятья. Символизм, думает она, вытягиваясь на алтаре, лопатками почти стукаясь о гладкий камень, может быть насколько угодно важен, пока он остается лишь символизмом. Она может быть олицетворением богини, и ей же может и быть принесена эта жертва, но самого Ваню она не согласна отдавать никому. Даже Матери. Не то чтобы кого-то интересовало ее мнение, и не то чтобы он не мог сделать этот выбор сам — он уже выбрал, и не ее — но хотя бы на эти несколько часов она хочет об этом забыть. Эти несколько часов пусть будут ее побегом от реальности. И забыть о том, что за пределами этой поляны все иначе легко, когда его губы обхватывают ее сосок, а пальцы обрисовывают по очереди каждый символ, начертанный на ее животе, прежде чем скользнуть ниже. Между ее ног горячо и влажно, его пальцы легко входят, и ощущается это похоже и в то же время совсем не так, как когда она сама, представляя его себе, утыкалась лицом в подушку в собственной постели, закусывая ткань, чтобы не стонать слишком громко.

Реальность — к счастью, наверное — оказывается не такой абсурдной и не такой кошмарной, как те любовные романчики, попадавшиеся ей пару раз в руки. Саша вскрикивает, жмурится, цепляется беспомощно за плечи Вани, на камне поднимаясь, утыкается лицом ему в плечо, кусая губы, заставляя себя успокоиться. Все в порядке, все будет хорошо, обязательно должно быть хорошо, уговаривает она себя, дышит рвано. Одна его ладонь на ее спине, пальцы другой в ее волосах запутались, и его губы к ее виску прижаты — он стоит у алтарного камня, стоит перед ней, вместе с ней.

В ней, и от этой мысли Саше дико и странно. Он ее удерживает аккуратно, будто фарфоровую или стеклянную, будто боится, что она разобьется, если он ее отпустит, но треснет, если сожмет покрепче. Его дыхание глубже, будто он пытается успокоиться, и она невольно замедляет свое, чтобы дышать в такт с ним. Вдох. Выдох. Вдох.

— Скажешь мне, когда, — почти неслышно шепчет он. Она выжидает несколько секунд, прислушивается к самой себе, чтобы понять, насколько готова продолжать.

— Сейчас.

Его поцелуй почти бережный, аккуратный и нежный, и двигается он так же. Ее ладони скользят по его спине, мокрой от пота — он замирает в какой-то момент и пытается отстраниться. Она знает, что это значит, сжимает ногами его бедра, не позволяя отодвинуться, прижимается к нему всем телом, шепчет что-то на ухо, сама не понимая, что, и губами ловит его низкий, глухой рык. Он над ней нависает, держится на одной руке, ладонью упираясь в камень, весь красный, мокрый от пота, со слипшимися прядями, прилипшими ко лбу. По ее ощущениям, могло пройти как несколько минут, так и несколько часов, все путается в голове. Саша на себя Ваню тянет, почти заставляет его лечь и придавить ее своим весом, целует его куда-то в макушку, когда он голову устраивает на ее груди. Он такой же аккуратный с ней, такой же заботливый, как обычно, разве что иначе демонстрирует свою привязанность, не так, как всегда — она знает, что тому причиной. «Корица вызывает страсть», говорила тетя Наташа, «но жасмин порождает суррогат любви, ровно на то время, что человек вдыхает его запах». Жасминовые благовония пахнут почти удушающе, и Саша думает, что на нее наверняка не подействовало, потому что она и так в Ваню влюблена, а вот в его случае наверняка сработало. В конце концов, если у нее не может быть его любви, почему бы ей отказываться от хотя бы этого?

Нет, прошло скорее все-таки не больше часа — когда она вспоминает, как надо дышать правильно, получается сосредоточиться на том, что ее окружает, и примерно определить время. За полночь — значит, равноденствие уже наступило. Значит, сюда же, на поляну, ей придется вернуться вечером, но уже вместе с другими ведьмами. Ей не хочется сюда возвращаться еще несколько дней хотя бы, пока то, что тут произошло, не померкнет в памяти хоть чуточку, пока не перестанет быть настолько безумно стыдно за то, что она сделала. Стыдно перед Ваней, потому что перед кем же еще? Кто она такая, чтобы в его жизнь вмешиваться? Однако вот же, вмешалась, намного больше, чем имела право.