Евгений Мартынов. Белокрылый полёт

Я тогда, слушая эти речи, только улыбался, потому как с таким отношением к себе и своей творческой касте давно уже смирился. Женя снимал жильё до 1978 года, будучи популярнейшим человеком (напомню: «Баллада о матери» сделала его известным в 1974 году, «Братиславская лира» была в 1975-м, «Золотой Орфей» – в 1976-м, уже звенели вовсю «Лебединая верность», «Яблони в цвету», «Алёнушка», «Я тебе весь мир подарю», «Письмо отца», «Отчий дом», «Соловьи поют, заливаются…»). И при такой любви к нему и его творчеству приходилось уверять хозяев, что никакой музыки в доме не будет, – и её практически не было.

Хотя, если честно… Я ведь тоже, когда был совсем маленьким, не любил Жениных музыкальных занятий.

Стоило ему достать аккордеон, я устало выдыхал:

– Начина-а-ется… Только и слышно.

Это ничем не примечательное изречение превратилось затем в игру. Изволь я в очередной раз произнести: «Начинается», Женя тут же быстро вставлял: «Только и слышно». Мало того, вскоре, беря аккордеон, он первый, не дожидаясь меня, объявлял: «Начинается!..» Мне же оставалось успеть выпалить хотя бы окончание моего глупого фразеологизма. В конце концов, спустя пару недель с начала этой игры, я уже вообще не успевал вовремя и быстро проговорить ни начала, ни конца скороговорки.

Брат же её выстреливал, как автомат, смеясь и дразня меня:

– А я быстрее! Ты так не умеешь!..

Когда мне исполнилось 9 (целых 9!) лет, купили мне пианино «Украина». Поздно, конечно, купили. Но собрать деньги раньше не удавалось, а Женя убеждал родителей:

– Не нужен Юрке ни кларнет, ни баян, ни аккордеон! Нужно, чтобы он сразу учился играть на фоно и не переучивался потом, как я, пятьдесят раз.

Женин педагог по фортепиано Вера Николаевна Добрянская, о которой я уже вспоминал, потом рассказывала мне:

– Пришёл Женя однажды весёлый, улыбающийся и говорит: «Поздравьте меня. Мы купили пианино. Брат будет учиться!»

Как только привезли домой пианино, набежали ко мне друзья-подружки по двору и улице и давай упрашивать что-нибудь сыграть. Я же только отнекиваюсь: мол, ничего, кроме «Баха», играть не умею, а Бах, простите, «вам не понравится». Стали просить меня сыграть хотя бы Баха.

Пришлось сесть и с серьёзным видом изображать игру «Баха», нажимая на какие попало клавиши и изредка спрашивая:

– Дальше играть или хватит?.. А то симфония очень длинная…

Как говорится, выкрутился «на арапа». А вот Женин сын Серёжа начал играть такого «Баха» уже с двухлетнего возраста: хлопал кулачками и ладошками по клавиатуре рояля и с интересом наблюдал за тем, как мы восхищаемся и просим играть «сонату-клепату» дальше. На этом мы с Женей решили не останавливаться и научили Серёжку играть «Што-ж-такбвича» и «Педерйка Шатена». Если для исполнения «Што-ж-таковича» нужно было тарабанить по клавишам в самом нижнем регистре фортепиано, то «Мазурики Педерйка Шатена» исполнялись аналогичным образом, но в самом верхнем регистре. Однако вершиной исполнительского мастерства двухлетнего музыканта стала интерпретация им «Мимонотностей Пердея Саркофьева». Для исполнения «Пердея» нужно было клепать по клавишам поочерёдно то левой, то правой рукой: левой – левее от центра клавиатуры, правой, соответственно, правее. И наконец, после «Мимонотностей» Серёня на бис мог сбацать «Марш бригады кому-нести-чего-куда». Техника исполнения этого марша требовала бития по клавишам одновременно двумя руками, поступью от нижнего регистра к верхнему и обратно. Приношу извинения читателю за использование консерваторского каламбура в названиях Серёжкиных композиций: никакого оскорбительного смысла в слышимые аналогии с именами композиторов-классиков не вложено – ни нами с Женей, ни музыкальным студенчеством, сочиняющим подобные каламбуры в изобилии.