Тут, как говорится, комментарии излишни. Да и обращение к общеизвестным стихам Сергея Есенина «Сыпь, тальянка, звонко!..» тоже невольно свидетельствует о кризисном душевном состоянии брата, едва ознакомишься с его музыкальным прочтением этой поэтической темы. Мне приходилось слышать немало песен, романсов, хоровых сочинений на эти стихи, но Женина композиторская трактовка самая грустная (оговорюсь на всякий случай: из слышанных мной). Я готовил аранжировку этой песни, переписал по-своему Женин клавир (и автору он понравился больше собственного), уже были готовы наряд-заказ и паспорт на запись песни в ГДРЗ (Государственном доме радиовещания и звукозаписи), заказаны смены в 3-й студии… Жене очень хотелось записать эту песню, ведь он её понимал и чувствовал в прямом – по отношению к себе – смысле…
Случайно или нет, но уже песня «Марьина роща» – последняя из записанных Женей – писалась почти что «с кровью». Студийная работа растянулась на 6 смен. То выходил из строя звукорежиссёрский пульт, то никак не подключался к магнитофону ритм-бокс, то не «читался» пилот-сигнал, потом вдруг «сгорел» синтезатор, стала «фонить» электрогитара, при сведении фонограммы обнаружилось, что информация, записанная на одних дорожках, каким-то образом «просочилась» и на другие… Словно какие-то силы сверху (или ещё откуда-то) препятствовали брату. И после: на телевидении «зарубили» текст, Женя переписал несколько мест с изменёнными словами, склеили новые (переписанные) куски со старыми, стали слышны склейки, корректировали склеенный вариант на компьютере, решили всё переписать заново. Да только где это сделать? Ведь смены уже чужие, студии на неделю вперёд расписаны, а телевизионная съёмка должна быть завтра!..
(Е. Мартынов)
Результатом этой работы было 9 магнитофонных бобин с надписями на них:
«Оригинал, самое первое сведение, старый текст»;
«Оригинал, второе сведение, старый текст, голос поярче»;
«Оригинал, монтированный, со склейками, новый текст»;
«Оригинал, с корректированными склейками, новый текст»;
«Оригинал, последний вариант, первое сведение»;
«Оригинал, последний вариант, второе сведение, голоса больше»;
«Дубль второго сведения, с новым текстом»…
У авторов есть ещё один признак приближения к какому-то рубежу: обострение интереса к своему архивному, неиспользованному или неудачно в прошлом воплощённому материалу, попытки его «реанимировать», не оставить брошенным. Иными словами, закончилось время разбрасывания камней, пришло время собирать камни. Так, ещё в 1983 году брат снова попытался «поднять» «Колыбельную пеплу» (на мой взгляд и слух, одну из лучших своих баллад) и «Этот май»; затем, в 1985 году, – «Чудо любви»; а в 1989-м – «Ласточки домой вернулись». Приноравливался он и к «Царевне с нашего двора», и к юношеской «Песне о Родине», но каждый раз неудовлетворённо отодвигал клавиры в сторону. В 1988 году Женя решил (по моему совету) подтекстовать мелодию, сочинённую ещё в 1976-м. Мне она очень нравилась, и я предложил брату свой образ песни и первую строку припева: «Давай зажжём на счастье свечи!» Так родилась песня на стихи А. Поперечного «Свиданье при свечах». Но судьба её была при жизни брата несчастливой: «свечи» тут же раскритиковали и «зарубили» в музыкальной редакции Центрального телевидения, и Женя больше к ним не возвращался. После смерти брата его друг и соратник по эстраде Александр Серов записал эту песню, многое изменив в её материале, особенно в тексте. Песня пришлась по душе слушателям и стала популярной, но я к её новой версии-трактовке отношусь несколько сдержанно и отстранённо, хоть и участвовал в записи инструментальной фонограммы. Да, это музыка – как материя – ещё мартыновская, но дух в ней уже серовский. Хорошо это или плохо – не берусь судить. Но тот факт, что в Жениной мелодии с 1976 года была скрыта жизненная энергия, раскрывшаяся только в 1995-м, интересен и по-своему замечателен.