Европейцы

Шарлотта снова в изумлении посмотрела на сестру. Ей казалось, что воображение Гертруды просто не знает удержу. Она всегда помнила, что у Гертруды богатое воображение — и гордилась им. Но в то же время считала, что это опасное и безответственное свойство; в настоящую минуту оно грозило, по ее мнению, превратить сестру в какую-то незнакомку, как бы возвратившуюся вдруг из дальних странствий и толкующую о непривычных пожалуй, даже неприятных — вещах, которые ей довелось там видеть. Воображение Шарлотты никогда ни в какие странствия не пускалось; она держала его, так сказать, у себя в кармане вместе с прочим содержимым этого хранилища: наперстком, коробочкой мятных леденцов и кусочком пластыря.

— Не думаю, что она станет готовить обеды… или хотя бы завтраки, сказала старшая мисс Уэнтуорт. — Не думаю, что она умеет что-нибудь делать сама. Мне пришлось бы отрядить к ней половину прислуги, и всем им было бы на нее не угодить.

— У нее есть горничная, — сказала Гертруда, — горничная-француженка. Она вскользь об этом упомянула.

— Интересно, ходит ли ее горничная в гофрированной наколке и красных башмачках, — сказала Лиззи Эктон. — В той пьесе, на которую меня брал Роберт, тоже была горничная-француженка. Она расхаживала в розовых чулках и была ужасная проныра.

— Это была soubrette,^[25] — заявила Гертруда, не видевшая за всю свою жизнь ни одной пьесы. — Их называют субретками. Какой у нас будет великолепный случай научиться французскому.

Шарлотта только тихо и беспомощно охнула. Ей представилась пронырливая театральная особа в розовых чулках и красных башмачках, тараторящая без умолку на своем непонятном языке и снующая по всем священным и неприкосновенным закоулкам большого опрятного дома.

— Это единственное, из-за чего стоило бы поселить их здесь, — продолжала Гертруда. — Но мы можем попросить Евгению говорить с нами по-французски, и Феликса. Я собираюсь начать… в следующий же раз.

Мистер Уэнтуорт, не отпускавший все это время от себя свою дочь, снова окинул ее серьезным, бесстрастным взглядом.

— Я хочу, чтобы ты обещала мне одну вещь, Гертруда.

— Какую? — спросила она с улыбкой.

— Сохранять спокойствие. Не допустить, чтобы все эти… эти события лишили тебя покоя.

Посмотрев на него, она покачала головой.

— Боюсь, я не могу этого обещать, папа, я уже неспокойна.

Мистер Уэнтуорт некоторое время молчал, да и все они приумолкли, словно столкнувшись с чем-то дерзостным, внушающим опасения.

— Думаю, лучше поселить их в другом доме, — сказала Шарлотта тихо.

— Да, я поселю их в другом доме, — заключил мистер Уэнтуорт веско.

Гертруда отвернулась, потом посмотрела на Роберта Эктона. Кузен Роберт был ее давнишним другом, и она часто вот так, ни слова не говоря, на него смотрела, однако ему показалось, что на этот раз взгляд ее заменяет собой большее, чем обычно, число робких высказываний, предлагая ему, между прочим, обратить внимание на всю несостоятельность плана ее отца — если у него в самом-деле был такой план — сократить ради сохранения душевного спокойствия их точки соприкосновения с иностранными родственниками. Но кузен Роберт принялся сейчас же восхвалять мистера Уэнтуорта за его щедрость.

— Вы совершенно правы, решив предоставить им маленький домик, — сказал он. — Это очень с вашей стороны благородно, и вы ни при каких обстоятельствах об этом не пожалеете.

Мистер Уэнтуорт был щедр, и знал, что он щедр. Ему доставляло удовольствие знать это, ощущать это, убеждаться каждый раз, что щедрость его не осталась незамеченной, и удовольствие это было единственной известной автору этих строк слабостью, которую позволял себе мистер Уэнтуорт.

— Трехдневный визит — самое большее, что я бы там выдержала, — заметила, обращаясь к брату, мадам Мюнстер после того, как они вступили во владение маленьким белым домиком. — Это было бы слишком intime,^[26] вне всякого сомнения, слишком intime. Завтрак, обед, чай en famille^[27] — да если я дотянула бы до конца третьего дня, это означало бы, что наступил конец света. — Она высказала эти соображения и горничной своей Августине, особе весьма умной, к которой баронесса питала почти неограниченное доверие. Феликс заявил, что охотно провел бы всю жизнь в лоне семьи Уэнтуортов, что таких добрых, простых, милых людей он никогда еще не встречал и что полюбил их всей душой. Баронесса согласилась с ним, что они просты и добры, являют собой образец добропорядочности и очень ей нравятся. Молодые девушки — законченные леди: Шарлотта Уэнтуорт, несмотря на ее вид сельской барышни, леди в самом полном смысле этого слова.

— Но это не значит, — сказала баронесса, — что я готова признать их самым интересным для себя обществом, и тем более не значит, что готова жить с ними porte à porte.^[28] С таким же успехом можно было бы ожидать от меня, что я пожелаю возвратиться в монастырь, носить бумазейный передник и спать в дортуаре.