Европейцы

Гертруда молчала; она боялась заговорить; в ней закипал гнев. Она чувствовала: еще немного, и она поверит, будто ее преследуют. Она права, твердила она себе, не позволяя ему внушить ей, что она виновата. Гертруда думала о том, что сказал ей Феликс. Она правда хотела, чтобы мистер Брэнд женился на Шарлотте. Не произнеся больше ни слова, Гертруда отвернулась. Мистер Брэнд принялся в конце концов за торт, а Феликс тем временем, сидя напротив него, описывал мистеру Уэнтуорту студенческие дуэли в Гейдельберге.^{21} После чая, когда они разбрелись, как всегда, по веранде и по саду, мистер Брэнд снова подошел к Гертруде.

— Я не присоединился к вам нынче потому, что вы были не одна, — начал он. — Потому что с вами был ваш новый друг.

— Феликс? Теперь он уже старый друг.

Мистер Брэнд стоял несколько секунд, опустив глаза.

— Мне казалось, я готов к тому, что услышу от вас нечто подобное, — продолжал он. — И все же мне это очень тяжело.

— Не знаю, что еще я могла бы вам ответить? — сказала Гертруда.

Мистер Брэнд молча шел рядом с ней; Гертруда хотела одного: чтобы он скрылся с ее глаз.

— У него множество достоинств, не спорю. Но думаю, я должен вас предостеречь.

— Предостеречь меня?

— Думаю, я знаю вашу натуру.

— Думаю, что нет, — сказала, мягко усмехнувшись, Гертруда.

— Вы стараетесь казаться хуже, чем вы есть… ему в угоду, — проговорил с тоской мистер Брэнд.

— Хуже… ему в угоду? Что вы этим хотите сказать? — спросила, остановившись, Гертруда.

Остановился и мистер Брэнд; он ответил ей с той же мягкой прямотой:

— Ему не дорого то, что дорого вам… не дороги высокие истины.

Гертруда, глядя ему в глаза, покачала головой.

— Мне тоже не дороги высокие истины; они выше моего понимания.

— Было время, когда вы этого не говорили, — сказал мистер Брэнд.

— Ну, — возразила Гертруда, — думаю, под вашим влиянием я говорила немало глупостей. И потом все зависит от того, — добавила она, — что называть высокими истинами. Есть истины, которыми я очень дорожу.

— Это те, о которых вы беседуете с вашим кузеном?

— Вы не должны настраивать меня против моего кузена, мистер Брэнд, — сказала Гертруда, — это недостойно!

Почтительно ее выслушав, он с легкой дрожью в голосе сказал:

— Я был бы крайне огорчен, если бы совершил что-нибудь недостойное, но я не вижу ничего недостойного в том, что нахожу вашего кузена легкомысленным.

— Подите и скажите это ему самому!

— Думаю, он не станет этого отрицать, — сказал мистер Брэнд. — Да, да, он будет держаться именно так; он этого не стыдится.

— Ну, так и я этого не стыжусь! — заявила Гертруда. — Наверно, тем он мне и нравится. Я и сама легкомысленна.

— Вы стараетесь, как я уже сказал, всячески себя принизить.

— Я стараюсь хоть раз быть естественной! — не сдерживая себя больше, вскричала Гертруда. — Всю свою жизнь я притворялась; я вела себя нечестно. И все по вашей вине! — Мистер Брэнд смотрел на нее оторопев, а она продолжала: — Почему мне нельзя быть легкомысленной, если я этого хочу? Человек имеет право быть легкомысленным, если такова его натура. Нет, я не дорожу высокими истинами. Я дорожу удовольствиями, развлечениями. Может быть, мне по душе дурные вещи. Очень может быть.

Мистер Брэнд по-прежнему смотрел на нее с великим изумлением, он даже чуть побледнел, словно был напуган.

— Думаю, вы сами не знаете, что вы говорите! — воскликнул он.

— Может быть. Может быть, я говорю глупости. Но я говорю их только вам. Я никогда не говорю их моему кузену.

— Мы продолжим этот разговор, когда вы будете спокойнее, — сказал мистер Брэнд.

— Стоит вам со мной заговорить, и я сразу теряю спокойствие. Я должна вам это сказать, даже… даже если это навсегда вас оттолкнет. Когда я разговариваю с вами, я всякий раз прихожу в раздражение. Вот когда со мной мой кузен, все иначе. Все мирно и естественно.

Он несколько секунд смотрел на нее, потом с каким-то беспомощным отчаянием отвел взгляд, обратив его на сумеречный сад, на неяркие летние звезды. Но внезапно он снова повернулся к ней, и у него вырвался глухой стон:

— Гертруда, Гертруда! Неужели я правда вас теряю!

Ее это тронуло, причинило ей боль, но она уже поняла, что слова тут не помогут, — поможет другое. Навряд ли отчаяние ее собеседника смягчилось бы, знай он в эту минуту, где почерпнула она свое хитроумие, кого ему надо благодарить за эту дружескую услугу.

— Мне вас не жаль, — сказала Гертруда, — потому что, уделяя так много внимания мне, вы гоняетесь за призраком и проходите мимо другого, драгоценного… намного лучшего, чем я, настоящего! Того, что могло бы принадлежать вам, но вы не видите, не смотрите!

Сказав это, она многозначительно на него взглянула и попыталась даже улыбнуться. Улыбка ее показалась ему очень загадочной, но Гертруда сейчас же повернулась и ушла.