Exemplar

Третье прекращение называется заимствованным. Это когда человек, в отказе от своей свободной воли, предает себя Богу в каждый отдельный момент, в который себя обретает, — причем так, что словно ничего не ведает о себе самом, и лишь Бог является его Господином. Но и сие прекращение не может длиться всегда, покуда тело и душа остаются вместе друг с другом. Ибо, стоит человеку только покинуть себя самого и подумать, что, перейдя в Бога, он прекратил существовать, поскольку утратил всю свою самость, так что больше не воспринимает себя, то в тот же самый момент он и его плут[260]

возвратится к себе самому, и он окажется тем же самым, каким был и прежде, и ему останется покидать себя снова и снова. Если же кто-нибудь вздумает действовать из сего больного бесстрастия, то это будет совершенно неправильно. Впрочем, верно вот что: насколько ты отдалишься от себя самого и будешь поят в оное прекращение, настолько продвинешься на пути к подлинной истине.

Нужно, далее, знать, что бесстрастие бывает двоякого рода, и одно именуется предшествующим бесстрастием, а другое — бесстрастием последующим. Различие между обоими поймешь на примере. По причине злобности своего естества, вор имеет [неизменное] рвение и тяготение к тому, чтоб воровать. Сему прекословит его рассудительность: тебе этого лучше не делать, это грешно. Если бы он вышел из себя самого, вручив себя рассудительности, то это было бы предшествующим, а вместе с тем и наиболее благородным бесстрастием, ибо тогда он остался бы в своей невиновности. Ну, а если вор не пожелает вручить себя ей, но захочет следовать собственной злобности, то позже, когда он, будучи пойман, увидит, что вот-вот будет повешен, наступит последующее бесстрастие, так что он смиренно обречет себя на смерть, поскольку иначе не может и быть. Сие бесстрастие тоже не худо, и оно сделает вора блаженным, но первое несравненно благородней и лучше.

Потому не следует давать себе волю и впадать в прегрешения, вопреки тому, что говорят иные неразумные люди: что человеку-де надлежит испытать всякий грех, если он желает достичь совершенного бесстрастия, — это неправильно[261]. Ибо дураком будет тот, кто добровольно бросится в грязную лужу, чтобы быть после этого краше. И потому же самые благочестивые из Божьих друзей твердо стоят на том, чтобы покидать себя до основания и постоянно оставаться в предшествующем бесстрастии без всякого возвращения [к своеволию], насколько то допускает человеческая слабость. А если сие не получится, то они испытывают скорбь. Конечно, пред другими людьми они имеют то преимущество, что могут проворней преодолеть это препятствие, ибо из самой этой скорби тотчас рождается последующее бесстрастие, которое скоро их возвращает на истинный путь, то есть человек, обретя себя все еще человеком, станет терпеть себя Богу во славу[262]. Так что сие последующее бесстрастие бывает полезно для познания себя самого: скорбь в качестве скорби здесь прекращается, и человек в простоте снова порождает себя в то же самое и становится тем же, чем был изначально.