Фаина Федоровна

–Как же так, Фаина Фёдоровна? Нам с вами вздохнуть некогда, а только-только укладываемся в норму? А в других кабинетах врачи сидят, чаи пьют…

–Мы с вами тоже пьём.

–Ну, да, сравнили. Вы же недаром дверь на ключ закрываете ровно на 10 минут.

Щёчки у Фаины розовеют и покрываются мелкими червячками сосудов. Когда она не волнуется, сосудов не видно.

–Вы же сами без конца повторных назначаете! И то пункцию вам готовь, то абсцесс вскрывать…

Но это она кокетничает. Ей нравится помогать мне. Видно она чувствует себя в операционной, как в молодости.

Ещё Фаина Фёдоровна любит хозяйничать. Под это дело у неё есть специальная тумбочка, чашки, чайник, нож, тарелка, даже вазочка для печенья и принесённая из дома вышитая гладью салфетка.

–Мойте руки! – гонит она меня в определённый час. -Сию минуту всё будет готово!

Накрыв на стол, она важно выплывает в коридор и громогласно объявляет.

–Десять минут перерыв. Доктору тоже поесть надо! – Под всеобщее молчание она заходит обратно в кабинет и запирает дверь на ключ ровно на это время. Я блаженствую с бутербродом в одной руке и чашкой горячего чая (жёлтая коробка со слоном) в другой. Удивительно, что никто из коридора не возражает. Мы пьём чай в полнейшей тишине, и слышно, как Фаина Фёдоровна переливает чай из своей высокой чашки в блюдечко и с удовольствием дует на него, чтобы остыл.

Веточный корм аукнулся и Фаине. Через некоторое время после «Полёта шмелей» – так мы обозвали визит в наш кабинет главного врача и заведующей, состоялось внеочередное собрание сотрудников поликлиники. В повестке дня значился единственный пункт: «О моральном облике медсестры ЛОР-кабинета Лопаткиной Ф.Ф.»

Для зачитывания обвинения привлекли даму из больничного профсоюза. Вот говорят же: «серость». Но эта дама была не «серой», а абсолютно, фантастически, умственно отсталой. Ну, разве человек хоть сколько-нибудь соображающий и уважающий себя согласится выступать с трибуны с подобной чепухой? Однако дама уважала своё положение в профсоюзе, и ей хотелось выслужиться. Если бы она знала в лицо и меня, думаю, и на меня она смотрела бы с таким же осуждением и недовольством, как на Фаину Фёдоровну. И только на лицо нашей заведующей, собравшей весь этот шабаш, профсоюзная деятельница взирала с уважением.

«…И тогда, пользуясь болезнью жены товарища Сидоркина и тем, что она (жена) не может контролировать занятия и прогулки своего мужа, медсестра Лопаткина влюбила в себя тов. Сидоркина и стала отвлекать его от семейной жизни…»

Я сидела вместе с другими врачами и медсёстрами в нашей длинной комнате для пятиминуток. Самого товарища Сидоркина не пригласили.

–Да я бы его сюда и не пустила. У него сердце слабое! – сказала мне Фаина Фёдоровна перед собранием.

Её поставили перед всеми около стола президиума, с угла, недалеко от двери. Кто-то из хирургов подставил ей свой стул, а сам ушёл подальше к окну, присел на подоконник и уткнулся в газету. Но заведующая стул переставила и нарочно громко предложила сесть на него тетке из регистратуры. Фаина Фёдоровна осталась стоять. Всё то время, пока профсоюзная деятельница зачитывала обвинение, а заведующая сидела во главе стола и зорко и грозно оглядывала собравшихся, Фаина Фёдоровна, задрав лицо, рассматривала потолок. Лоб её блестел в свете ламп. Она перед выходом промокнула его марлей и высветлила пудрой, но по дороге все равно вспотела, и лоб стал розовый и влажный. Кудряшки выбились из-под колпака и немного развились от пота. Мне было ужасно жаль Фаину. Ей было за семьдесят, а она стояла перед нами, как пионерка, маленькая и храбрая. И было странно, что эта проработка казалась всем в порядке вещей, и единственное, как от этого можно было спрятаться – просто не слушать, укрывшись кроссвордом, журналом или газетой.