Фаина Федоровна

Сейчас это кажется диким до сказочности. Но нами правил тогда ЦК, а в ЦК руководил Андропов. В кинотеатрах устраивались рейды – кто это смеет ходить в кино в дневные часы? Почему не на работе? Не в школе? Не в институте? В магазинах не было молока, мяса, масла… Водителей частных машин ловили и штрафовали, если они подвозили кого-то за деньги… Это были годы распадающегося застоя. Застой был не только в телевизоре и на улицах, он был в умах. Люди не хотели думать чуть-чуть дальше своих сиюминутных обывательских дел. Да им и некогда было думать – нужно было доставать гарнитуры, сапоги и колбасу. Занимать очереди, протискиваться «по блату»… Нужно было учиться, лечиться, растить детей, ездить в отпуск, в общем, нужно было жить. И жизнь не казалась трагедией. Она была обыденностью. Люди привыкли подчиняться и отвыкли думать. Кто такая эта Фаина Фёдоровна, которую сегодня «прорабатывают»? Она же не Шостакович, не Мандельштам, не Цветаева, не Эрнст Неизвестный. Оттепель прошла, и настал сухостой – эпоха веточного корма. Кто его знает, что будет дальше? Ситуация даже не казалась абсурдной. Какая разница сколько Фаине лет, и сколько лет её «старичку». Кто-то нажаловался, попраны устои, виновницу нужно поставить на место, принять меры. Никого же теперь не расстреливают, не ссылают в лагеря. Подумаешь, «проработали» на собрании. Растереть и забыть.

–Зачем вы идёте? – спросила я Фаину перед экзекуцией. – Вам хочется, чтобы вас сожгли на костре? Скажите, что у вас болит что-нибудь – голова, сердце, живот… Вам простят, вы – фронтовичка.

–Для аморалки фронтовичка – не считается. – ответила она даже с какой-то гордостью. -Заведущая не отвяжется.

–Ну, вообще наплюйте, не ходите!

–Нельзя.

–Почему?

–Мне ведь ещё здесь работать. Могут уволить, а я не хочу уходить. Наша поликлиника самая удобная к дому.

Я хотела спросить её, сколько же можно работать? – Но постеснялась. Однако она поняла.

–Дома сидеть скучно. Да и пенсию скоро должны пересчитать – стаж прибавляется. Лишние пять рублей – никогда не лишние. – Она засмеялась своему каламбуру. – Сын с невесткой, с детьми на юг собирается. А фрукты теперь и там дорогие…

Мы разговаривали, но я видела, что она всё-таки волновалась. Не стояла на месте, а все подпрыгивала, переходила от шкафа к столу. Машинально подправляла то колпак, то воротник платья с брошкой у ворота. Брошка дешёвенькая – чёрный жучок с красным камушком – спинкой.

–Только бы не выгнали с работы! – сказала она, когда мы вышли из кабинета. Отсек наш был уже пуст, всех больных мы приняли.

–Какое, в сущности, дело нашей заведующей до вашей личной жизни? – я злилась, запирая дверь кабинета. Я знала, что не смогу ничего изменить.

–Да ладно, потерплю. – Фаина усмехнулась чему-то своему. Усмехнулась нехорошо, горько. Я хотела взять её под руку, но идти было неудобно – коридор был узкий.

–Я пойду вперёд, – сказала я. -Не отставайте.

Но по дороге нас разъединили, и когда я села в зале в третьем ряду, её уже остановили и велели подождать, а потом выставили перед всеми.

И ведь я тоже сидела на том собрании. Я не могла уйти и бросить её. Да ведь и мне потом припомнили бы уход.

–Вскрылись ужасающие подробности, – читала по бумажке профсоюзная дама.

Оказалось, что мужичок не мог надолго отойти от своей больной жены, и Фаина Фёдоровна приходила к нему в квартиру ночевать. Ещё и помогала ему иногда – вынести судно, поставить укол.

«Они вместе обманывали жену…»

В зале вдруг установилась любопытствующая тишина. И я не закричала: «Прекратите! Это всё не предмет для публичного обсуждения!» Я только ловила Фаинин взгляд, чтобы ободрить, но она не смотрела на меня. Я видела её какую-то ненормальную, не свойственную ей полуулыбку и взгляд наверх, в потолок, поверх всего, поверх нашего идиотизма… А может быть, когда смотришь вверх, не проливаются слёзы?

За что её мучили? За то, что она под конец жизни завела «похабный романчик» со старичком, связанным с больной и полусумасшедшей женой? Но ведь она ничего не отбирала у его жены. Ни квартиру, ни деньги. Ей просто хотелось внимания, может быть и секса, почему, нет? Да просто пройтись по улице в компании мужчины. Но странное дело, я понимала Фаину Фёдоровну сердцем, а умом мне почему-то было жаль жену этого «старичка». Я думала, как же так? Вот заболела бы моя мама, а папа завел бы роман с медсестрой из поликлиники и ночевал бы с ней в соседней комнате? И мне не приходило тогда в голову, что абсолютной правды и справедливости нет. А прав всегда тот, кого ты сам больше любишь.

О чём думала Фаина Фёдоровна во время того собрания? Она стояла перед нами, слушала дурацкое «обвинительное» заключение и думала: «Только бы не выгнали с работы». Наверное, её и уволили бы, но другой сестры для работы со мной в кабинете не было. Её решили «приструнить», а заодно припугнуть и меня. Ей объявили выговор за аморальное поведение, несовместимое с этикой советского человека, опозорившее высокое звание медицинского работника. И она вытерпела всё это из-за денег, которые должна была заработать для внуков.