Фаина Федоровна

Я засунула посуду в посудомойку. Прибрала на столе. Три худосочные розы в вазе выглядели так, будто сегодняшний день был для них судным. Я вспомнила букеты, которые раньше дарили мне больные перед выпиской. Иногда цветы не помещались в обеих руках. Мне захотелось вышвырнуть эти три жалких цветка, жалкую подачку за временное избавление от одиночества, жалкое замещение прежней жизни, но я вдруг подумала об Олеге: а я бы смогла? Жить в детдоме. Мыть полы по ночам… Я усмехнулась. Выучиться, вырасти, пройти стажировку в Германии… Дать глухим людям возможность слышать и знать, что тебя не взяли в какую-то самую обыкновенную пятую больницу.

Я отнесла цветы в ванную, подрезала стебли, налила свежую воду в вазу, отнесла её в комнату, и сама прошла туда же. Села на диван. По сравнению с Олегом моя жизнь была в шоколаде. Но что делать теперь? Казалось, безделушки из шкафа смотрят на меня, как мои дети. Ты будешь нас продавать? Отправишь в детдом?

Я выключила свет, чтобы их не видеть, включила телевизор – на экране кривлялись какие-то дядьки. Я убила их кнопкой пульта. Вот так же по чьей-то воле выключили и меня, выключили Олега. Нажали на кнопку: идите, гуляйте, вы свободны, механические муравьишки.

Мне захотелось выйти из дома, поехать на машине, сделать вид что куда-то тороплюсь, что мне нужно куда-то успеть. Съездить в кино? В театр? Но что это даст, если после возвращения всё останется прежним? Я снова включила свет. Куда можно пойти работать тёткам моего возраста? В няни. Я точно знала, что бывших учителей и воспитательниц детского сада в няни берут. Но берут ли врачей? Я прислушалась к себе. Нет, я не хочу быть няней. Я не хочу быть швеёй, парикмахером, поваром, продавцом в газетном киоске и даже главным врачом я быть не хочу. Я ничего вообще не хочу менять в своей жизни. Смешно говорить, но я хотела бы умереть на работе. Почему нет? Чем это хуже, чем в одиночестве лежать дома или на больничной койке? Я представила, как я иду по больничному коридору и неожиданно падаю. Вокруг меня рушатся разноцветные стены. Все составляющие оттенки белого – розовый, как слизистая оболочка, сиреневый, как моя новая, ненадеванная ещё пижама, коричневый, как пятно крови на хирургической простыне после операции, зелёный, как камни в серьгах заведующей…

Я забралась в постель, включила ноутбук и снова просмотрела вакансии. На посланные мной предложения никто не ответил. Почему-то вся эта ситуация напоминала мне подводную лодку. Кончается кислород и электричество, скоро погаснет экран, пойдут пузыри. Я убрала ноутбук и заставила себя закрыть глаза.

***

–Ольга Леонардовна, подпишите дневник за неделю.

–Давайте, Фаина Фёдоровна.

Раз в неделю полагалось сдавать отчёт о принятых больных. Потом эти цифры складывались в месяцы, потом в годы и разбивались по диагнозам.

Я смотрю графы. Двести шестьдесят три человека в неделю. Сто двадцать повторных. Это те, кто находятся на больничных листах. Остальные первичные. Сто сорок три человека. Сто сорок три диагноза за четыре рабочих дня, потому что пятница – диспансерный день, а в субботу – приём только повторных больных.

Синуситы, фронтиты, тонзиллиты, отиты…

Боже, если вдуматься! «Заходите, садитесь, до свидания». Сотни раз – отработанный жест с рефлектором. Шпатели, носовые зеркала и ушные воронки будто вжились в пальцы. Звяканье инструментов – самый привычный звук. К концу приёма ощущение, будто голову стянули металлическим обручем. От постоянного напряжения привычная ноющая боль в шее. Боль в руке, которой я держу инструменты. Затёкшие ноги в туфлях на каблуках.

–Пожалуйста, не двигайтесь! Не запрокидывайте голову! Повернитесь вправо. Теперь влево…

Бесконечные симптомы, складывающихся в мозаику клинических картин.

–Откройте рот! Высуньте язык! Задержите дыхание! Не дышите! Теперь дышите сильнее! Скажите что-нибудь! Пропойте «о-о-о» или любой гласный звук! И-и-и? Можно и-и-и. Можно «а-а-а-а». Ну, потерпите немного, сейчас я закончу.

Диагнозы.

Фарингиты, ларингиты, отиты, фронтиты… Бог миловал, за всю жизнь ни одного менингита, менингоэнцефалита, инородного тела, вколоченного в гортань… Ничего такого, отчего умирают. Только опухоли.

–А Балабанов? – Я будто слышу голос Фаины Фёдоровны.

–Что Балабанов? – я в своём воображении картинно пожимаю плечами в ответ. -Менингит же у него не развился. Я же регулярно делала ему пункции -откачивала гной. Так что Балабанов не на моей совести.

Отдельной графой я вписываю непонятные симптомы, подозрительные состояния.

Атипичные ангины. Головокружения. Снижение слуха.

–Подойдите к окну. Встаньте ко мне боком. Всё равно каким. Закройте одно ухо пальцем, только плотно! Нет, одно ухо закройте. Второе оставьте открытым. Повторяйте за мной цифры: «Двадцать четыре, пятьдесят восемь, тридцать пять…» Теперь я буду говорить шёпотом, а вы опять повторяйте: «Кошка и ложка. Мышка и книжка. Чашка и кашка… Собачка…». Что? Собачка не в рифму? Это чтобы вы не расслаблялись. Теперь повернитесь другим ухом…

Я подписываю отчёт. Но я не понимаю.