Фантомный бес

Пролетарский писатель в особняке миллионера

Зачем Мура помогла советским агентам склонить Горького к окончательному переезду в Советы? В Европе его все меньше печатали. Стали забывать. Денежный ручеек стал иссякать. Никакого нового Парвуса не предвиделось. Полиция Муссолини вела себя нагловато. А там, в сияющей дали социализма, его ждали новые лучи славы и гигантские тиражи. Более того, его ждут молодые литераторы, которым необходима помощь патриарха, его поддержка, добрые советы. Ведь литература Страны Советов на подъеме. Об этом неустанно говорили постоянно наезжающие гости из России. Причем уговаривали они не столько самого писателя, сколько его секретаршу, ибо наслышаны были о ее влиянии на патрона. Мура втайне чувствовала, что дело нечисто, но до конца отчета себе не давала. Какая-то внешняя сила оказалась больше ее самой. И она потихоньку завела разговор о том, что родина ждет…

Сама при этом возвращаться в Красную Россию она не собиралась. Ей нужен был воздух доброй, старой Англии. И она прекрасно знала, что в Лондоне ее ждут.

А Горький вдруг сорвался и поехал. Перед отъездом он набил бумагами огромный чемодан — своими рукописями, всякими обрывками, но главным образом — письмами. Чемодан этот он оставил Муре, приказав хранить его как зеницу ока и не отдавать никому и никогда.

— Ты поняла меня? — Он смотрел на нее неожиданно колюче.

— Поняла, — ответила Мура и жестко сжала губы.

Встретили писателя на родине громкими речами и несмолкающим оркестром. Горький прослезился. Советское правительство (то есть Сталин) выделило пролетарскому писателю прекрасный особняк в центре Москвы, в тихом, почти укромном месте за Бульварным кольцом, на Малой Никитской. Элегантно-асимметричный замок по проекту Федора Шехтеля был один из лучших домов в Москве в стиле модерн, а может, и самый лучший. Построен он был в начале века по заказу банкира и мецената Степана Павловича Рябушинского. Дом был упрятан за низким каменным забором в небольшом саду — красиво изломанный куб с высоченными окнами плывущих форм, с загадочной мозаикой карнизов, с фантастической витой, широкой беломраморной лестницей-волной на второй этаж, с почти потайным третьим этажом, где в свое время размещалась домашняя старообрядческая церковь Рябушинских. Горький начал было отказываться от подобной роскоши, но не слишком уверенно. И в итоге милостиво согласился поселиться в бывшем жилище беглого миллионера. Тесниться писатель не привык. А еще Горькому предоставили усадьбу в Крыму и дачу в подмосковных Горках. Он принял все это рассеянно, как само собою разумеющееся.

Секретарем ему назначили не кого-нибудь, а самого Петра Петровича Крючкова.

— Пе-пе-крю? — радостно изумился Горький. — Неужели он тоже здесь?

— Ну а как же! Специально доставили, — весело ответил нарком Ягода и заговорщицки подмигнул.

О том, что Пе-пе-крю — давний агент ГПУ, Горький то ли не знал, то ли думать об этом не хотел. И когда кто-нибудь осторожно намекал на двойную роль его секретаря, Горький лишь сердился. Слышать этого он не желал. Он уселся в своем новом просторном кабинете, где в специальных шкафах были выставлены отряды любимых им японских нецке, которых он насобирал за многие годы. Он разложил на столе свои перья, чернильницы, цветные карандаши для пометок в присылаемых ему тоннами рукописях, а также большую пепельницу, в которой он продолжал жечь ненужные бумаги.

Вернувшийся писатель оказался в центре литературной жизни. Таланты (а их было немало) вращались вокруг него, как кольца вокруг Сатурна. Он готов был обнять всех. Учить. Наставлять. Пестовать. Боже мой, сколько дел на него навалилось! Но он не ворчал. Молодые литераторы ему по большей части нравились. Он не уставал их приветствовать. С утра до ночи он читал груды рукописей.

— Черти драповые! Да вы сами не знаете, что делаете! — И слезы вновь катились из его глаз.

Юные дарования таяли от похвал и несли бог знает какую несуразицу. Ни они, ни сам хозяин дома не знали, что в потайном углу за кабинетом, под ступеньками забытой лестницы, умело спрятано подслушивающее устройство размером с приличную тумбу (меньших тогда делать не умели). Об этом догадывался его сын Максим, утверждавший, что у каждой двери есть уши, но упрямый писатель соглашаться с сыном не хотел.

В прекрасный дом пролетарского писателя время от времени заглядывали Сталин, Ворошилов и прочие небожители Кремля. Горький охотно поил их чаем. Много шутили, много смеялись. В газетах замелькали фото — Сталин и Горький. В праздничные дни толпы людей на улицах радостно пели про счастье страны. Газеты ежедневно писали о народной любви к вождю. И Горькому стало казаться, что все не так уж плохо. Строятся заводы и города. Открываются магазины. И даже детские сады. Писателю показали лагерь на Соловках. Там все было образцово. Заключенные все как один сидели в чистых робах и улыбались. И все держали в руках свежие газеты. Писатель прослезился.