Фантомный бес

— С ума сойти. А что, они действительно неустойчивы?

— Такое случается. В этом вся штука.

— Любопытно. Как бы я хотела тоже уметь в этом разбираться. Ты можешь мне объяснить хотя бы зачин мысли? В самой простенькой форме.

— Ты удивительная женщина, Марго. Интересоваться ядерной физикой, не имея серьезной подготовки. Но дело не только в уровне знаний. Еще надо обладать чутьем. Своеобразным таким талантом. Похоже, у тебя это есть. Ты потрясающая. Второй такой в мире, видимо, нет. Я, во всяком случае, не знаю.

— Ну уж! А эта твоя Эмми Нетер? Ты все время твердишь: Эмми, Эмми… в смысле, какая женщина!

— Эмми не женщина. Она гений. А это другое. Пол тут не имеет значения. Математик не имеет пола.

— Забавно. Но, видимо, так.

— Это тебе видимо. А вот профессорам в Геттингене не очень.

— В смысле?

— В восемнадцатом году они отказались утвердить ее приват-доцентом. А она уже успела доказать свою великую теорему — о группах симметрий.

— О чем, о чем?

— О том, что все законы сохранения, которые знает физика, суть лишь следствия фундаментальных симметрий мира. Так сказать, зеркало важнее физиономии. Какой замах, а? Стало ясно, что это самый сильный на тот момент математик мира.

— Они как-то мотивировали отказ?

— Один из них заявил, что только позволь, она и профессором станет, а вслед за этим в университетский Сенат войдет. Женщина в Сенате — ужас!

— Они что, идиоты? Женщины и императрицами бывали. Я знаю, их пример Калигулы напугал.

— Знаешь, что им сказал на это Давид Гильберт?

— И что же?

— Сенат — это ведь не мужская баня. Почему женщина не может туда войти?

— А они?

— Они полагали, что баня.

— Динозавры.

— Лет через шесть они ее все же утвердили. Но потом опять выгнали.

— Боже! За что?

— Тут был уже другой повод, национальный.

— О господи!

— Но Эмми духа не теряла. Перебралась сюда, в Штаты. Она была очень веселый человек. Бесконечно добрый. Несмотря на неудавшуюся личную жизнь. Кстати, тебе не случалось ее видеть?

— Не доводилось.

— Ну да, — сказал Эйнштейн и на секунду задумался, — ну да…

— А где ее можно увидеть?

— Теперь уж нигде. Она умерла.

— О боже!

Прощай, фашизм!

Бывший социалист, а ныне фашист Бенито Муссолини, сторонник единства всех итальянцев, никаких расовых законов не издавал, не призывал преследовать евреев, не собирался строить концлагеря. «Фашио! Единая связка! — восклицал, бывало, дуче с балкона своего дворца. — Все равны. Все живут у нас дружной семьей!» При этом господина Адольфа Гитлера он недолюбливал и даже опасался. Широко и дружелюбно раскинув руки, он попытался найти контакт с Францией и Англией. Но старые европейские демократии объятиям авторитарного фашиста были вовсе не рады. И в какой-то момент Муссолини решил изменить вектор.

Гитлер посетил Италию в начале мая 1938 года. Вдоль дороги, по которой он следовал с севера в Рим, все крестьянские домишки были выкрашены заново, а фашистские лозунги на их крышах и на столбах выведены яркой краской — «Плуг проводит борозду, но защищает ее меч», «Книга плюс пушка — идеал фашиста», «Дуче всегда прав»… Все фасады гостиниц и магазинов на главных улицах Рима были заново украшены. В одно прекрасное утро Муссолини пригласил своего гостя проехаться на породистых скакунах по Вилле Боргезе. Дети, женщины и толпы зевак встречали всадников фашистским приветствием: «Эйа, эйа!» и нацистским: «Хайль!» Великая дружба была установлена. Муссолини считал себя в ней старшим и главным. Но иллюзия эта довольно быстро была развеяна.

Уже в июле был опубликован Расовый манифест: «Итальянское население принадлежит к арийской расе. Евреи не принадлежат к итальянской расе. От семитов, которые в течение столетий населяли священную землю нашей страны, не осталось ничего. Евреи представляют собой единственную часть населения, которая не ассимилировалась в Италии, потому что расовые элементы, из коих они слагались, — неевропейского происхождения и в корне отличаются от тех, которые положили начало итальянцам».

Муссолини стоило немалого труда найти среди университетских профессоров кого-то, кто согласился бы подписать подобный документ. Ни один антрополог своей подписи не поставил. Однако же кампания, объявленная с такой помпой, развернулась вовсю. Открылся институт для «защиты расы». Новые правила и приказы сыпались словно из дырявого мешка. Они предписывали форму для чиновников гражданской службы, устанавливали стиль дамских причесок, изгоняли из мужского костюма галстуки под тем предлогом, что узел галстука давит на нервные центры и мешает правильно целиться из ружья. Не замедлили появиться законы, воспрещавшие браки между итальянцами и евреями.

Супруги Ферми неожиданно сообразили то, о чем не думали никогда — что Лаура Ферми происходит из старинной еврейской семьи. Ничего себе открытие!

И тут вскоре правительство сообщило, что выезд из Италии для евреев будет закрыт.

— А как же мы? — тихо спросила Лаура у мужа. — Как же наши американские планы?

Энрико не ответил, но лишь ободряюще улыбнулся.