Фантомный бес

— Ха! Убили его — и молчок. И все боятся имя даже шепотом… А я не боюсь. Я его любил и люблю. Мне платок на рот не накинешь. Не из того я теста. Гумилев. Это была личность. Он не только Африку объехал. Он в войну добровольцем в разведку пошел. Два Георгия! Что ты! «Но Святой Георгий тронул дважды пулею не тронутую грудь». Германская пуля его не тронула. Это правда. А вот послушай. Только не перебивай, прояви терпение. Ну, вот хотя бы это… — Он вытянулся, стал как-то еще строже, торжественно помолчал секунду-другую, а затем нараспев начал не то чтобы декламировать, но скорее протяжно петь:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд.

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф…

Тут он замолк на секунду, вглядываясь в невидимые озера и гроты, а затем продолжил свое почти пение, но немного другим, более глухим голосом, доносившимся словно бы издалека:

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.

Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

— Боже, как красиво! Яша, ты не тем занялся. Тебе надо на эстраду.

— Ха! Я почти уже там.

— Ты сказал, его убили? За что?

— Глупость. А может, и подлость. Будто бы он запутался в каком-то белогвардейском заговоре. Реальном? Мнимом? Кто разберет? Ты знаешь, что он сказал тем, кто наставил на него револьверы? Он стоял спокойный, как скала, и только сказал: «Цельтесь, друзья, точнее. Вы стреляете в лучшего поэта России».

— Ты что, был свидетель казни? Может, ты участвовал в ней?

— Упаси бог. Меня даже не было в стране. Друзья рассказали. Да и какая сейчас разница? В любом случае изысканный жираф уже не будет бродить по страницам новой русской поэзии. Никогда.

Убить Бажанова

Август 1923 года. Еще жив Ленин. Последней вспышкой его активности была попытка участия в организации коммунистического переворота в Германии. Провал переворота отнял его последние надежды на европейскую революцию. После этого он в основном лежит на постели в Горках, загородном своем поместье. Иногда сидит в кресле, уставившись безумными, страшными глазами куда-то мимо людей. Но порою мозг его просыпается, и он находит силы минуту-другую поговорить по телефону с ближайшими своими товарищами по Политбюро и ЦК. В минуты просветления он понимает, что упустил дела внутри страны, что на верхушке партии происходит что-то не то. Похоже, партия в беде. А это значит, что дело его жизни может рухнуть безвозвратно не только в Европе, но и в России. Оставив по себе лишь горькую память да едкий дымок. Поговорить, приватно, тайно, с надежными друзьями — есть о чем. И кремлевская вертушка, правительственный телефон, специальная линия которого проведена в Горки, тут неплохое подспорье и спасение.