Фашисты

Нам знаком бытовой антисемитский стереотип еврея Шейлока: изворотливого дельца, ростовщика, ходатая по темным делам, предпринимателя или спекулянта недвижимостью (а в некоторых культурах еще и юриста). В межвоенной Австрии евреев воспринимали именно так. Однако с этим стереотипом соседствовал второй: польский или украинский еврей-ортодокс из-за черты оседлости, одетый и живущий «по-старому», для многих австрийцев (и не только для них) символ восточного варварства — антитеза как австрийской католической цивилизации, так и (в межвоенный период) цивилизованной германской христианской нации. Связывая культурного венского портного, коммерсанта, врача — например, Зигмунда Фрейда — с этим далеким, чуждым и несущим угрозу Другим, Гитлер и прочие австрийцы оправдывали их силовое исключение из нации. Это позволяло соседям и коллегам грабить евреев или лишать их работы, тем самым, возможно, удовлетворяя материальные претензии к ним. Нам еще предстоит разобраться в том, откуда взялась идея вражды между евреями и цивилизованными народами. Однако истоки ее выглядят куда менее материальными и весомыми, чем последствия.

По-видимому, здесь необходимо обратить внимание еще на два фактора. Во-первых, антисемитизм был стержнем националистической идеологии в этой части Европы (а также восточнее, как я покажу в следующем томе). Паркинсон дает этому психологическое объяснение:

…характерный австрийский… антисемитизм, проникнутый завистью и злобой, можно объяснить лишь психологическим состоянием, в котором оказались австрийцы. Их неотвязно мучил комплекс неполноценности по отношению как к немцам, так и к евреям; не в силах выместить злобу на немцах, австрийское большинство пресмыкалось перед ними и с удвоенной силой отыгрывалось на евреях (Parkinson, 1989: 327).

Однако не следует забывать, что до войны евреи-космополиты считались (и не без оснований) сторонниками Габсбургской правящей династии, настроенной против националистов. Как отмечал Каутский, все популистские движения обвиняли евреев в поддержке ненавистного режима. Такой антисемитизм звучал еще до 1900 г. в идеологии популистского движения Шёнерера. Затем христианско-социалистская администрация Вены во главе с мэром Люгером объявила врагами Австрии «жидомадьяр». Во всех странах, образовавшихся после распада Австро-Венгерской империи, евреи стали козлом отпущения за все грехи абсолютизма (Sugar, 1971: 154), а в самой Австрии их еще считали и главными виновниками гибели государства. После 1918 г. евреи были бельмом на глазу, постоянным напоминанием о катастрофическом Габсбургском многонациональном эксперименте. Мы уже упоминали о «народнической» идеологии интеллектуалов Вены и Мюнхена, которая непосредственно предшествовала немецкому нацизму. В 1920-1930-е эта идеология была широко востребована политической элитой страны: рожденную в правых кругах, ее постепенно подхватывали и левые (Whiteside, 1966; Carsten, 1977: гл. 1, 5). И этому органическому национализму, теперь воплощенному в немецких националистах, евреи в самом деле были враждебны.

Во-вторых, нацистские идеологи в Австрии, как и в Германии, возлагали на евреев вину за обострение классовых конфликтов. Разве не евреи крупнейшие финансисты страны, и разве не евреями являются самые известные «красные»? Доля истины в этом была. Многие (хоть и не все) видные капиталисты и социалисты в самом деле были евреями. Считается, что 75 % евреев Вены голосовали за социалистов. Нацисты воспринимали мир в черно-белых тонах: с одной стороны идеализированная германская нация, с другой — ее враги: международный/еврейский капитал и варварский восточный «жидобольшевизм». На место немецкой нации австрофашисты подставляли австро-германское национальное государство, но врагами видели все тех же евреев (хотя ненавидели их также по религиозным и расовым причинам). Антикапиталистический популизм импонировал многим рабочим, далеким от социалистической идеологии (в конечном счете, даже многие социалисты примкнули к фашистам), а антибольшевистский национализм был популярен в среднем классе, провинции и среди крестьянства. Как и в других странах, широкую поддержку приобрела идея сильного государства, которое «настучит по головам» обоим враждующим классам. Но, как и в других восточноевропейских странах, головы эти представлялись характерно семитскими.