Фатум. Том первый. Паруса судьбы

- Помилосердствуй, Преображенский,- капитан поло-жил ему на плечо руку,- да на кой черт мне такая правда, коли за нею смерть стоит да вериги боли сердечной. Уж где после того не хаживал по морям, в каких странах не был, Андрюша, ан нет! Во снах приходят, я их вижу ясно, как тебя, и зовут, зовут меня к себе - я их убийца…

* * *

Подступил час расстанный. Прощались господа капитаны тепло, по-братски, напоследок облобызали друг друга - обиды по боку. Назавтра Черкасов и Хвощинский отъезжали в далекий Санкт-Петербург. Преображенский горячо поклялся оберегать фрегат, в столице первый визит на Гороховую сделать, передал Черкасову и два письма содержания невеселого, черного, адресованные, как просил князь Осоргин, маменьке его и графу Румянцеву…

Уходящему на ялике капитану команда троекратно салютовала пушкой и долго еще, стирая слезу с глаз, махала треуголками.

Часть 3 «Северный Орёл»

Глава 1

Ежели человеку дать всё, что возжелает, он непременно захочет то, чего не хотел… Его величество Александр изволили дать Нессельроде всё… и нынче иудино семя жаждет моей погибели…» - Николай Петрович, так любивший с толком посидеть над щучьей головой с чесноком, отодвинул тарелку. Не притронулся граф и к говяжьему рубцу, и к рюмке анисовой водки: руки опускались, надежда и вера таяли в нем, что восковая свеча.

Остановившись взглядом на фамильном столовом серебре, он с грустью разумел: «Я мог бы писать оды потомкам, если б мог без утайки глаголить… Господи Свят, трона от воров и мерзавцев не видно! Облепили, что вши на гаснике: плюнуть-то некуда, чтоб не попасть в чертову дюжину. Вот боль-то сердечная!»

Память откатилась волной к недавнему времени, в ушах затрещала сухим горохом барабанная дробь гатчинских плац-парадов.

Царь Павел, по мнению канцлера, умом недальний, своими выкрутасами довел страну «до края». Под ударами его шпицрутенов Великая Россия обернулась каторгой. Мздоимцы торжествовали, а достойные были во изгоне…

«Суворов - бог войны - рубил правду-матку: «Пудра -не порох, букля - не пушка, коса - не тесак, а я не пруссак, а природный русак». Вот и забили, как пыж в ствол, в свою же деревню; и это - генералиссимус, коему в ратных делах ни Кутузов, ни Буонапарт - не чета!.. Что уж о других сказывать?.. Виданное ли дело?! Менее чем за пять лет царский указ девять раз сменил мундир конной гвардии! Приказал всем волосы стричь, удлинить короткое платье и, к чертовой матери, жилеты и шляпы, напоминавшие о ненавистной французской свистопляске. Господам и дамам, без исключения, велел было выпрыгивать из карет, когда им выпадала невиданная честь столкнуться с его императорским величеством, и приветствовать его в глубочайшем поклоне, не ленясь спину ломать, стоя в грязи, луже иль талом снегу».

Румянцев сокрушенно покачал головой: «Да уж…» Улицы столицы пугали своей призрачной пустотой в час августейшей прогулки. Однако и то правда, что солдатам хлеб, мясо, водку и деньги раздавать стали порасторопнее. Порка, аресты и ссылки били перво-наперво по офицерам, а для этого довольно было и тусклой пуговицы иль не в лад поднятой при марше ноги. Армия сосланных росла, что снежный ком, с пугающей быстротой. Всюду царил черный страх. И никто не ведал, что готовит день грядущий, доживет ли он до утра!

А в девять часов вечера бледнел православный народ: на улицах гремели ражие крики и звуки престранного инструмента - ровно железо с железом схлестывалось. То совершали обход нахтвахтеры - павловские демоны: рос-лые бугаи в страшных меховых шапках с угольным верхом. Они били специальными молотками в железы и дико ревели притихшим домам:

- Гасите свет!!! Свет гасите!!!

Главные улицы перекрывались рогатками - ни дать ни взять, комендантский час.

Сказывают, однажды, запуганный дурными снами и фатальным исходом, что пророчили ему карты, Павел зашел в комнаты царевича Александра, где на столе глаз его отыскал трагедию Вольтера «Брут». Тотчас же, вбежав в свои покои, он взял книгу о Петре Великом, открыл ее на странице с картинами суда над Алексеем, пыток, перенесенных наследником, и его гибели, вызвал Кутайсова и приказал передать сей отрывок старшему сыну. Имеющий уши да услышит!

Именно тогда губернатором Петербурга был ставлен Архаров - не человек, а дьявол во плоти. Он да иже с ним два приспешника: Чичерин и Чередин - в Москве на Лубянке знатно орудовали дознанием у «неверных». Гвозди с иглами каленые под ногти вбивали: правду искали, вырывая ее из безумных криков сходящих с ума жертв.

Да, так было при убиенном Павле… А что же сын его, Александр?..

Румянцев вяло протянул руку - рюмка «анисовки» ветвисто и горячо разлилась по нутру. Он прикрыл глаза, на выбритых щеках и подбородке круче обозначились порезы морщин.

Ждали от Александра, воспитанника француза-просветителя Лагарпа, многого! А по двору, как водится, уже потянулись сплетни: дескать, на белых руках сына кровь отца. В салоны то и дело долетало эхо речей то ли Беннигсена, то ли Палена, то ли Платона Зубова, которого зло ненавидели даже те, кто был обязан ему блестящей карьерой.