Слуги в эту же минуту внесли в комнату зажженные канделябры, и все оживилось. Ко́зель с улыбкой приняла букет и благодарила Беттигера, а в то же время с любопытством оглядывала комнату и, по-видимому, недоумевала, что не видит здесь никаких признаков
— Но я желала быть именно там, где в поте лица, с молитвой на устах доискиваются великой тайны.
— Графиня, — отозвался Беттигер, — это такое мрачное, полное тяжелых испарений место, что божеству незачем сходить туда.
— Но где не нужно быть божеству, туда стремится любопытство женщины! — отшутилась Ко́зель и, взглянув в упор в глаза Беттигера, добавила:
— Боги повелевают смертным вести их в темные склепы Аида, и смертные, конечно, должны повиноваться. Не так ли? Указывайте же дорогу, любезный Беттигер!
Алхимику не оставалось ничего, как повиноваться, и он открыл потайной ход и со свечой в руке пошел вперед. Графиня последовала за ним. Август следовал за графиней.
Они спустились вниз по узкой и неудобной лесенке, замыкавшейся железной дверью, которую Беттигер отворил, и ввел гостей в просторное помещение с закоптелыми сводами. Около широких столбов было несколько печей; на них стояли остывшие реторты и тигли. Разная утварь самого странного вида и множество склянок стояли на полках, покрывавших стены. На столах были навалены книги в тяжелых переплетах с медными застежками, пергаментные свертки, листы, исписанные формулами и вычислениями.
Все это производило впечатление таинственное и угрюмое, и графиня Ко́зель как женщина своего суеверного века почувствовала некоторый страх и прижалась к плечу короля.
Беттигер стоял среди комнаты, высоко держа над головой свечу.
Король между тем обходил лабораторию и, остановись около одного из столов, взял стоявшую на нем чашку и, начав ее внимательно рассматривать, воскликнул:
— Ба! Беттигер, откуда ты это взял?
И при этом он заметил еще несколько таких же чашечек яшмового цвета. Август был большой знаток и любитель фарфора и не раз менял людей на японские вазы. Найденные им чашки остановили на себе его внимание, потому что представляли собою нечто особенное: это был фарфор, ничем не уступающий японскому, но форма была иная.
— Откуда же ты взял эту редкость? — повторил Август.
— О, государь, — отвечал, низко кланяясь, Беттигер, — это такие пустяки. Это я забавлялся, пробовал, что можно сделать из привезенной мне глины, и вот вышло что-то вроде фарфора.
И он подал еще одну, более тщательно отделанную, вазу.
Король схватил поданный ему сосуд прекрасного нежного цвета и, взглянув сквозь него на свет, воскликнул:
— Как, ты утверждаешь, что это ты сам сделал?
— Да, я сам, государь, — отвечал Беттигер и, наклонясь, поднял разбитые черепки точно такого же материала, из которого был сделан сосуд; затем он достал из-за вороха бумаг еще несколько чашек и тихо поднес их графине и королю.
— Да ведь это… что же это такое? Да ты знаешь ли, что это лучший фарфор, какой есть на свете? — воскликнул Август.
— Быть может, но я этого не знал, — отвечал Беттигер.
— Не знал! Так знай же, ты сделал величайшее открытие, ты разгадал огромную тайну! И… золото для Саксонии тобою добыто!
Беттигер молчал.
— Ты знаешь ли, — продолжал король, — что за один такой сервиз с моими гербами я заплатил в Китае пятьдесят тысяч талеров… Пруссак за большую вазу содрал с меня целую роту отличных солдат… А между тем вот ты, Беттигер, ты сам у меня дома можешь мне делать эти драгоценности! О, какое открытие! Какое важное открытие! Да, золото теперь в Саксонии! Слушай, Беттигер…
— Слушаю, ваше величество.
— Брось все другое и сделай как можно скорее первый такой сервиз для моей Дианы.
— Воля ваша, государь, будет исполнена.
Забрав с собой первые фарфоровые экземпляры Беттигера и отдав их графине Ко́зель, король выразил свое полное удовольствие изобретателю и собрался уходить. Чтобы избавить своих высоких гостей от неудобной лестницы, алхимик отворил двери, выводившие прямо в его сад, и король, предшествуемый ожидавшими его здесь придворными, возвратился главной галереей в замок.
День этот памятен в истории Саксонии. Она нашла золотые прииски в случайном открытии Беттигера. Способ приготовления фарфора было велено держать в строжайшей тайне, нарушение которой ограждалось страхом смертной казни.
Несколько дней спустя Дрезден был взволнован событием иного характера.
Хотя граф Шуленбург после своего разговора с королем совершенно отказался от мысли задержать Карла XII, но Ко́зель и Флемминг не оставляли этой мысли, к исполнению которой, благодаря смелости Карла, представлялись чуть не ежедневные способы.
А между тем самонадеянный и слепо верящий в свое счастье и силу своей отваги Карл XII как будто знал обо всех этих замыслах. Он точно насмехался над заговорщиками. Он как будто еще увеличил свою беспечность и разъезжал по неприятельской стране, как по окрестностям своей скандинавской столицы.