Фавориты Фортуны

После этого пациент стал соблюдать положенную диету, но без малейшего удовольствия.

– Что бы ты ни говорил об усиленном питании, Цезарь, я думаю, что оно идет тебе на пользу, – был вердикт его матери.

– Я знаю, что это так! Как ты думаешь, почему я ем эту гадость? – раздраженно ответил больной.

Как только рассвело, Аврелия села возле ложа сына с упрямым выражением на лице, говорившим о том, что она не сдвинется с места, пока не получит ответы на некоторые вопросы.

– Ну хорошо. Что все-таки случилось? – спросила она.

Сжав губы, Цезарь смотрел через открытое окно в гостиной матери в сад Гая Матия, который тот развел на дне светового колодца.

– Моя первая самостоятельная авантюра закончилась полным крахом, – сказал он наконец. – Пока все остальные вели себя с поразительной храбростью, я валялся как бревно, безмолвный, неподвижный. Героем был Бургунд, а героинями – ты, мама, и Рия.

Аврелия спрятала улыбку:

– Вероятно, это должно стать тебе наукой, Цезарь. Великий Бог, которому ты по-прежнему служишь, почувствовал, что тебе пора преподать урок – урок, которого ты никогда не желал учить: человек не может сражаться с богами. Греки были правы, говоря о гордыне. Человек, обуреваемый гордыней, отвратителен.

– Неужели мне настолько свойствен этот порок? Ты и вправду думаешь, что это уже гордыня? – удивился Цезарь.

– О да. В тебе уйма ложной гордости.

– Не вижу абсолютно никакой связи между гордыней и тем, что произошло в Нерсах, – упрямо сказал Цезарь.

– Греки назвали бы это гипотетической связью.

– Ты, наверно, хотела сказать – философской.

Поскольку с образованием у Аврелии все было в порядке, она пропустила его замечание мимо ушей.

– Ты искушаешь богов. Гордыня – это желание человека диктовать богам свою волю. Она нашептывает тебе, что ты выше других людей. Мы, римляне, знаем: боги не прибегают к личному вмешательству. Юпитер Всеблагой не говорит человеческим голосом, и меня никто не убедит, что Юпитер, который является людям во сне, – это не пустые сновидения. Нет, боги лишь направляют естественный ход человеческой жизни. Они наказывают гордецов обыденными вещами. Ты вот заболел. И я верю, что тяжесть твоего недуга – прямое указание на непомерность твоей гордыни. Лихорадка чуть не убила тебя!

– Ты усматриваешь божественный промысел в столь отвратительном событии! Я считаю, что переносчиком заразы было земное существо. И ни один из нас не может доказать, кто прав. Так в чем же дело? А дело в том, что я потерпел неудачу в моей первой попытке самостоятельно управлять своей жизнью. Я был пассивным объектом приложения героических усилий, в которых не принимал ровным счетом никакого участия.

– О Цезарь, неужели ты никогда не научишься?

Засияла чарующая улыбка.

– Наверное, никогда, мама.

– Сулла хочет тебя видеть.

– Когда?

– Как только ты достаточно окрепнешь. Я пошлю к нему человека, чтобы он назначил день.

– Тогда завтра.

– Нет, после следующего рыночного дня.

– Завтра.

Аврелия вздохнула:

– Ну хорошо. Завтра.

Цезарь настаивал на том, что отправится к Сулле один, без провожатых, и когда он обнаружил, что на некотором расстоянии от него все-таки идет Луций Декумий, стараясь не попадаться ему на глаза, он отослал его домой таким тоном, что Луций Декумий не посмел ослушаться.

– Я устал быть под вечным присмотром, когда надо мной кудахчут! – кричал он, пугая прохожих. – Оставьте меня в покое!

Дорога была трудная, но к дому Суллы Цезарь подошел еще полный сил. Он быстро поправлялся.

– Я вижу, ты в тоге, – сказал Сулла, сидевший за столом. Он показал на laena

и apex, аккуратно разложенные на ложе. – Я сохранил их для тебя. У тебя нет запасных?

– Во всяком случае, второго apex у меня нет. Это был подарок моего дорогого благодетеля Гая Мария.

– А apex Мерулы не подходил?

– У меня большая голова, – очень спокойно ответил Цезарь.

Сулла хихикнул:

– Верю!

Он посылал человека к Аврелии выведать, знал ли Цезарь о второй части предсказания, и, получив отрицательный ответ, решил, что из его уст Цезарь этого не услышит. Но он повел речь о Марии. Сулла изменил свое решение по двум причинам. Первая – ставшие ему известными обстоятельства фламината Цезаря, вторая – одноактная пьеса (и последующая вечеринка), которая сильно его порадовала. Это настолько взбодрило Суллу, что даже месяц спустя он все еще вспоминал отдельные, самые интересные моменты. После этого он смог с новой энергией взяться за исполнение своих обязанностей.

Да, в тот момент, когда внушительная делегация вошла в его атрий столь торжественно и театрально, Сулла словно выпрыгнул из самого себя, из своей страшной скорлупы, из безрадостной, тяжелой жизни. На какое-то время реальность исчезла, и он окунулся в потрясающую живую картину. И с того дня у него снова появилась надежда. Он знал, что это закончится. Он знал, что волен сделать то, что ему очень хотелось: скрыть себя и свое безобразие в мире бурного веселья, волшебства, праздности, игры, развлечений и бурлеска. Он избавится от этой однообразной, скучной работы и погрузится в совсем другое, бесконечно более желанное будущее.