Фавориты Фортуны

Сулла ждал их. У него было плохое настроение. Он понимал, что его перехитрила кучка женщин, и сердился, потому что не знал, сможет ли противостоять им. Это несправедливо! Жена и дочь умоляли, уговаривали, были недовольны, давали ему понять, что, если он выполнит эту их маленькую просьбу, они будут в вечном долгу перед ним, а если откажет – очень рассердятся. Далматика вела себя не столь решительно. Нет сомнения, Скавр недурно вышколил ее за годы затворничества. Но Корнелия Сулла – его кровь, и это было заметно. Фурия! И как Мамерк справляется с ней, да еще умудряется выглядеть таким счастливым? Вероятно, потому, что он никогда ей не перечит. Умница. «Что мы только не делаем, лишь бы сохранить гармонию в семье! – подумал Сулла. – Да и я сам чего бы не сделал для этого!»

Однако происходящее внесло хоть какое-то разнообразие в длинную и безотрадную череду обязанностей диктатора. О, как ему все надоело! Надоело, надоело, надоело… В Риме ему всегда было скучно. Выслушивать льстивые речи, вызывать в воображении картины вечеринок, которые он не мог посетить, общество, в которое он не мог войти… Метробий. Всегда, всегда все его мысли заканчивались воспоминанием о Метробии. Они не виделись вот уже… сколько же? Кажется, последний раз Сулла видел его в толпе во время своего триумфа? Во время консульской инаугурации? Неужели он забыл?

Но зато Сулла очень хорошо помнил, когда увидел юного грека впервые. На той вечеринке, когда сам Сулла был одет горгоной Медузой с париком из живых змей. Как все визжали! Но только не Метробий. Восхитительный купидончик с шафрановой краской, стекавшей по ляжкам, и попкой, самой сладкой в мире…

Делегация вошла в комнату. С того места, где стоял Сулла – а стоял он за огромным аквамариновым прямоугольным бассейном, – он мог хорошо разглядеть всех присутствующих. Вероятно, потому, что ум его был занят театром, вошедшие показались ему не официальной делегацией, а яркой карнавальной группой во главе с великолепной женщиной в розовом, его любимом цвете. И как умно с ее стороны окружить себя людьми в белом, оттененном пурпуром!

Мир обязанностей диктатора исчез, а с ним и плохое настроение Суллы. Лицо его посветлело, он издал радостный возглас:

– Чудесно! Даже лучше, чем пьеса или игры! Нет-нет, ближе не подходите! Стойте на той стороне бассейна! Аврелия, выйди вперед. Я хочу, чтобы ты была как высокая, стройная роза. Весталки пусть встанут справа. А самая молодая – позади Аврелии. Я хочу, чтобы Аврелия была на белом фоне. Да, правильно, хорошо! А теперь вы, ребята, давайте налево. Молодой Луций Котта – тоже за спину Аврелии. Он самый младший, и я не думаю, что он возьмет слово. Мне нравится пурпур на ваших тогах, но ты, Мамерк, портишь картину. Тебе надо было отказаться от toga praetexta, а то многовато пурпура. Поэтому ты встань слева позади всех. – Диктатор потрогал рукой подбородок и стал пристально рассматривать всех, потом кивнул. – Хорошо! Мне нравится! Однако мне тоже требуется романтический ореол, не правда ли? А то я тут совсем один, выгляжу, как Мамерк в своей praetexta, и такой же мрачный!

Он хлопнул в ладоши. Из-за задних рядов делегации вынырнул Хрисогон, отвешивая поклоны.

– Хрисогон, приведи сюда моих ликторов – в малиновых туниках, а не в скучных старых белых тогах! И тащи египетское кресло. То, с крокодилами вместо подлокотников и со змеями вместо спинки. И невысокий подиум. Да, у меня должен быть небольшой подиум! Покрой его пурпуром, да настоящим, а не твоей подделкой. Поторопись!

Делегация, стоявшая молча, уже смирилась с тем, что придется долго ждать, пока все приказания не будут исполнены. Но Хрисогон не зря был управляющим диктатора. В комнату быстро вошли двадцать четыре ликтора в малиновых туниках с топорами в фасциях. Их лица были заученно безучастны. За ними следом четверо здоровых рабов внесли небольшой подиум, водрузили его точно в центр позади бассейна, аккуратно накрыли тирской пурпурной тканью, такой темной, что она казалась почти черной. Потом появилось кресло – великолепная вещь из полированного черного дерева с позолотой. В глаза кобр с раздутыми капюшонами были вставлены рубины, а глаза крокодилов сияли изумрудами. В центре спинки переливался великолепный многоцветный скарабей.

Когда сцена была готова, Сулла обратился к ликторам:

– Мне нравятся топоры в пучках прутьев. Я рад тому, что я – диктатор и обладаю властью отправлять правосудие в пределах моих владений! Ну что ж, посмотрим… Двенадцать слева от меня, и двенадцать – справа. В линию, мальчики, поближе друг к другу. Встаньте так, чтобы получилась выгнутая дуга… Хорошо, хорошо! – Он повернулся к делегации, посмотрел на нее, нахмурился. – Нет, что-то не так! А, вот оно! Я не вижу ног Аврелии. Хрисогон! Принеси ту золотую скамеечку, которую я стащил у Митридата. Я хочу, чтобы Аврелия стояла на ней. Иди. Живо!