Фавориты Фортуны

На рассвете он послал к Серторию и попросил у него передышки, чтобы собрать тела. Помпей получил это разрешение. Этого времени оказалось достаточно даже для того, чтобы перенести лагерь за пределы поля битвы, на участок с годной для питья водой. Но потом Помпея охватила глубокая депрессия. Он поручил своим легатам подсчитать и похоронить убитых в глубоких ямах и траншеях. Леса, чтобы сжечь тела, поблизости не было. Пока похоронные команды трудились, Помпей Магн удалился в свою палатку. Уцелевшие – ужасно, ужасно мало их осталось! – соорудили прочный лагерь, чтобы держать Сертория на расстоянии, когда перемирие закончится. И только после захода солнца, когда уже наступил новый день, Афраний осмелился попросить принять его. Он явился один.

– Понадобится дней восемь на похороны, – сухо сообщил старший легат.

– Сколько убитых, Афраний? – так же сухо спросил командующий.

– Семь тысяч пехоты и семьсот всадников.

– Раненых?

– Пять тысяч тяжелых. Почти все остальные с порезами, синяками, царапинами. Кавалерия практически лишилась лошадей. Серторий предпочел убивать их.

– Это значит, у меня осталось четыре легиона пехоты, причем один сплошь из серьезно раненных, и восемьсот всадников без лошадей.

– Да.

– Он выпорол меня, как дворнягу.

Афраний ничего не сказал, только бесстрастно посмотрел на кожаную стенку палатки.

– Он – близкий родственник Гая Мария, да?

– Да.

– Думаю, этим все объясняется.

– Я тоже так думаю.

Оба долго молчали. Помпей заговорил первым.

– Как я объясню это сенату? – не то шепнул, не то проскулил он.

Афраний перевел взгляд на лицо командира и увидел столетнего старика. Сердце у него быстро забилось: он искренне любил Помпея, как друга и как господина, и болел за него. Внезапно его осенило: если Помпея не поддержать, не вернуть ему природную самонадеянность, он попросту зачахнет и умрет. Этого старика с серым лицом Афраний никогда прежде не видел. Поэтому он сказал:

– На твоем месте я обвинил бы в этом Метелла Пия. Сообщи, что он отказался выйти из своей провинции, чтобы поддержать тебя. И еще я бы утроил количество солдат Сертория.

Помпей в ужасе отшатнулся:

– Нет, Афраний! Нет! Я не могу этого сделать!

– Почему? – удивленно спросил Афраний.

Этот новый Гней Помпей Магн, мучимый вопросами морали, был ему совершенно незнаком.

– Потому что, если мне суждено спасти хоть что-то в этой испанской кампании, мне потребуется Метелл Пий, – терпеливо стал объяснять Помпей. – Я потерял почти треть армии. Я не могу просить сенат о пополнении, пока не одержу хоть одну победу. Не исключено, что кто-нибудь из жителей Лаврона доберется до Рима. Его рассказу поверят все. И хоть я не мудрец, мне ясно, что в самый худший момент истина выйдет наружу.

– Понимаю! – воскликнул Афраний, чувствуя огромное облегчение: Помпей отнюдь не мучился соображениями морали, он просто видел факты такими, какие они есть. – Тогда ты уже знаешь, что должен сообщить сенату, – озадаченно добавил он.

– Да, да, я знаю! – резко ответил Помпей, задетый его словами. – Я просто не могу это выразить! Я имею в виду – словами! Варрона здесь нет, а кто еще умеет хорошо излагать мысли на письме?

– Я считаю, – осторожно начал Афраний, – что для таких новостей твои слова будут самыми подходящими. Ценители изящной словесности в сенате сочтут, что ты избрал такой стиль, дабы поведать голую правду. А остальным и дела нет до литературных изысков.

Получив столь прагматичный совет, Помпей приободрился, по крайней мере с виду. Более глубокие слои его души получили почти смертельную рану – те слои, где обитали гордость, dignitas, самоуверенность. Ее трудно будет залечить. Что-то в душе Помпея останется покалеченным и будет кровоточить всю жизнь.

Итак, Помпей сел писать доклад сенату, постоянно чувствуя запах гниющей плоти. Он не щадил себя. Он даже не умолчал о том, что поторопился послать глашатаев, не говоря уже об ошибочной тактике, которую он выбрал. Затем, после многократного переписывания, он отправил черновик на восковой дощечке своему секретарю, чтобы тот перебелил все хорошим почерком (без орфографических и грамматических ошибок) чернилами.

Прошло шестнадцать дней. Серторий продолжал осаждать Лаврон, а Помпей не покидал лагеря. Помпей хорошо знал, что так долго продолжаться не может. Провизия быстро заканчивалась. Мулы и лошади худели на глазах. Но он не мог отступить, оставив Лаврон в осаде и предоставив Серторию возможность делать, что он хочет. У Помпея не оставалось выбора. Надо было достать фураж. Под страхом пыток разведчики клялись ему, что поля на севере Серторий не контролировал. И Помпей приказал большой и хорошо вооруженной группе всадников идти за фуражом в направлении к Сагунту.

Не прошло и двух часов, как долетел отчаянный призыв о помощи: люди Сертория были везде, убивая римских всадников по одному. Помпей послал на помощь полный легион, а потом все ходил вдоль вала, окружающего его лагерь, нетерпеливо глядя на север.

На закате появились глашатаи Сертория: