Фавориты Фортуны

– Понимаю, – ответил Цезарь, не в силах унять дрожь. – Я думал, что умею держать себя в руках. Я не горяч, ты же знаешь. Но я не потерплю, чтобы такое дерьмо, как Гибрида, делало грязные намеки.

– Понятно, – сухо произнес Варрон Лукулл, вспомнив, что его брат рассказывал о репутации Цезаря.

Цезарь тоже замолчал, вспомнив, с чьим братом сейчас разговаривает. Но потом решил, что Варрон Лукулл умеет думать своей головой.

– Какова наглость у этого червя! – воскликнул Цицерон, подбегая к Цезарю, когда все закончилось. – Требовать залог! Ради всех богов!

– Бóльшая наглость требуется, чтобы сделать вот это, – сказал Цезарь, показывая на изувеченного мужчину и его жену.

– Омерзительно! – воскликнул Цицерон, садясь на ступеньки трибунала и вытирая лицо платком.

– Ну, по крайней мере, нам удалось спасти ваши две тысячи талантов, – сказал Цезарь Ификрату, который продолжал стоять в нерешительности. – И я бы сказал, что если все, что вы хотели, – это поднять волну в Риме, то вам это удалось. Думаю, в будущем сенат проявит больше внимания к тем чиновникам, которых он посылает управлять Македонией. А теперь идите в гостиницу и возьмите с собой этих несчастных. Мне жаль, что ваши сограждане будут вынуждены продолжать поддерживать их на свои средства. Но я предупреждал.

– Мне жаль только одного, – сказал Ификрат, уходя, – что нам не удалось наказать Гая Антония Гибриду.

– Нам не удалось сокрушить его в финансовом отношении, – возразил Цезарь, – но он будет вынужден покинуть Рим. Пройдет много времени, прежде чем он посмеет снова показаться в этом городе.

– Думаешь, Гибрида действительно дал взятки девяти плебейским трибунам? – спросил Цицерон.

– Уверен! – резко ответил Цетег, который все никак не мог успокоиться. – Если не считать Сициния – хотя мне он не особенно нравится! – все нынешние народные трибуны – подлые люди.

– А к чему им быть замечательными? – спросил Цезарь, совершенно успокоившись. – В наши дни эта должность не в почете. Плебейский трибунат – это тупик.

– Интересно, сколько Гибриде стоили девять трибунов?

Цетег поджал губы:

– Около сорока тысяч каждый.

Глаза Варрона Лукулла лукаво блеснули.

– Ты так уверенно говоришь об этом, Цетег! Откуда ты знаешь подобные вещи?

Глава заднескамеечников даже не рассердился. Он ответил, растягивая слова:

– Дорогой мой praetor peregrinus, нет ничего такого, чего я не знал бы об алчности сенаторов! Я могу назвать тебе цену любого сенатора до последнего сестерция. А эти ничтожества стоят сорок тысяч каждый.

И именно эту сумму Гай Элий Стайен заплатил каждому трибуну, как потом узнал Гибрида. Девяносто тысяч сестерциев он прикарманил.

– Отдай деньги! – приказал человек, который любил пытать и увечить людей. – Отдай оставшиеся деньги, Стайен, или я собственными пальцами вырву твои глаза! Я и так обеднел на триста шестьдесят тысяч сестерциев – вот тебе и две тысячи талантов!

– Не забывай, – зло возразил не испугавшийся Стайен, – что это была моя идея использовать ius auxilii ferendi. Эти девяносто тысяч – по праву мои. Что касается тебя, благодари богов, что ты не лишился состояния!

Некоторое время всех занимала сенсация несостоявшегося слушания. Она имела несколько последствий. Во-первых, коллегия плебейских трибунов того года осталась в анналах как самая позорная. Во-вторых, в Македонию стали направлять ответственных – но не воинственных – наместников. Гней Сициний больше не говорил на Форуме о восстановлении прав плебейского трибуната. Слава Цезаря как адвоката стремительно выросла. Гай Антоний Гибрида на несколько лет покинул Рим и не показывался в тех местах, где часто бывали римляне. Он совершил небольшое путешествие на остров Кефалления в Ионическом море, где оказался единственным цивилизованным человеком (если таковым можно было его назвать) во всем регионе. Он обнаружил там несколько невероятно древних захоронений, полных сокровищ: изящно оправленные и инкрустированные кинжалы, маски из чистого золота, кувшины из электра, кубки из горного хрусталя, кучи драгоценностей – стоимостью больше двух тысяч талантов. Достаточно, чтобы обеспечить себе консульство, когда он вернется в Рим, даже если ему придется покупать каждый голос.

Следующий год прошел для Цезаря спокойно. Он оставался в Риме и с успехом выступал в судах. В тот год Цицерона не было в городе. Его выбрали квестором, и по жребию ему достался Лилибей в Западной Сицилии, где он служил у наместника Секста Педуцея. Поскольку должность квестора открыла Цицерону путь в сенат, он с удовольствием покинул Рим и с головой ушел в работу, связанную в основном с заготовкой хлеба. Год был неурожайный, но консулы решили эту проблему. Они закупили огромные количества зерна, запасы которого имелись на Сицилии, и продали его дешево в Риме, согласно lex frumentaria.