– Ты должна жить дальше, – сказал Цезарь, вытирая ей слезы. – Я вижу, что Сулла – все еще резвая собачка. У тебя будет компания. Из того, что ты мне рассказываешь, я понимаю, что Никомед будет рад уйти. Я, например, очень боюсь, что заживусь на свете после того, как перестану быть полезным.
– Он слег десять дней назад, – сказала Орадалтис, семеня по мраморному коридору, – и врачи говорят, что он может умереть в любой день. Сегодня, завтра, через месяц – никто не знает.
Когда Цезарь посмотрел на худенькую фигуру, простертую на большой резной кровати, он не мог поверить, что царь протянет нынешний день. От него остались только кожа да кости. Он лежал высохший, сморщенный, как зимнее яблоко. Но когда Цезарь назвал свое имя, Никомед сразу открыл глаза, протянул руки и улыбнулся, заплакав.
– Ты приехал! – воскликнул он вдруг окрепшим голосом.
– Как я мог не приехать? – спросил Цезарь, садясь на край кровати и беря в руки костлявые пальцы царя. – Когда ты просишь меня приехать, я приезжаю.
Цезарь перекладывал его с кровати на кушетку, с кушетки в кресло и нес куда-нибудь на солнышко, где не было сквозняков. И Никомед оживал, хотя ноги отказали. На полуфразе он мог задремать, а когда просыпался, не помнил, о чем говорил. Он уже не принимал твердую пищу, пил только смесь козьего молока с крепленым вином и медом. При этом большую часть он проливал на себя. «Интересно, – думал чистоплотный Цезарь, – когда такое происходит с любимым человеком, обычной брезгливости это не вызывает. Мне не противно. У меня не возникает желания приказать слуге привести его в порядок. Наоборот, мне доставляет удовольствие заботиться о нем. Я с радостью выносил бы за ним ночной горшок».
– Вы что-нибудь слышали о дочери? – спросил Цезарь в один из дней, когда царю было полегче.
– Непосредственно от нее – нет. Но, кажется, она еще жива и чувствует себя хорошо.
– А нельзя ли поговорить с Митридатом, чтобы привезти ее домой?
– Ты же знаешь, Цезарь, это будет ценой царства.
– Но если она не вернется домой, не будет и наследника.
– Наследник Вифинии находится здесь, – ответил Никомед.
– В Никомедии? Кто?
– Я думал оставить Вифинию тебе.
– Мне?
– Да, тебе. Чтобы ты был царем.
– Нет, дорогой мой старый друг, это невозможно.
– Из тебя получился бы великий царь, Цезарь. Разве ты не хотел бы править собственной страной?
– Моя страна – Рим, Никомед, и, как всех римлян, меня воспитывали в республиканской вере.
Нижняя губа царя задрожала.
– И я не могу уговорить тебя?
– Нет.
– Вифинии нужен кто-то молодой и очень сильный, Цезарь. Я не могу подумать ни о ком другом.
– Есть Рим.
– И римляне – такие, как Гай Веррес.
– Это правда. Но существуют и такие, как я. Единственный вариант – это Рим, Никомед. Если ты не хочешь, чтобы Вифинией правил Понт.
– Все, что угодно, только не это!
– Тогда оставь Вифинию Риму.
– А ты можешь написать мое завещание, как полагается по римским законам?
– Да.
– Тогда сделай это, Цезарь. Я оставлю свое царство Риму.
В середине декабря царь Вифинии Никомед III умер. Одну его руку держал Цезарь, другую – жена. Он так и не проснулся. Ушел, не простившись с любимыми.
Завещание с курьером послали в Рим, и Цезарь получил ответ от сената еще прежде, чем восьмидесятипятилетний царь скончался. В ответе говорилось, что наместник провинции Азия Марк Юний Юнк прибудет в Вифинию, чтобы после смерти царя официально ввести Вифинию в состав провинции Азия. Так как Цезарь хотел остаться до этого события, то он должен будет сообщить Юнку о факте смерти царя.
Это было разочарование. Первым наместником Вифинии не станет человек подходящий или толковый.
– Я хочу, чтобы составили опись всех ценных вещей и произведений искусства, – сказал Цезарь вдовствующей царице, – а также содержания казны, состава флота, армии, переписали каждый комплект доспехов, мечи, пики, зафиксировали, сколько единиц артиллерии и осадных орудий, – всего, что у вас есть.
– Это будет сделано, но зачем? – недовольно спросила Орадалтис.
– Потому что, если наместник провинции Азия думает, что сможет набить свой кошелек, присвоив хоть одну пику или одну драхму, я хочу знать об этом, – решительно объяснил Цезарь. – Тогда я обвиню его в Риме и приложу все силы к тому, чтобы его наказали! Потому что под составленной вами описью свои имена поставят по крайней мере шесть самых влиятельных римлян. Тогда этот документ не сможет проигнорировать даже жюри сенаторов.
– Ой! А со мной ничего не сделают? – воскликнула царица.
– Лично с тобой – ничего. Но если ты переедешь из дворца в частный дом – лучше не здесь, в Никомедии, а в Халкедоне или в Прусе, – взяв с собой, что пожелаешь, тогда всю оставшуюся жизнь ты проживешь в покое и уюте.
– Тебе очень не нравится этот Марк Юний Юнк.
– Он мне очень не нравится.
– Он такой же, как Гай Веррес?