Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres]

По композиции и стилю, главная фабула – история несчастной любви Наташи – принадлежит к литературному жанру сентиментальной мелодрамы

. Второстепенная фабула – история Нелли – построена по образцу западноевропейского «романа тайн». Она погружена в таинственность, загадочность и фантастичность. С Иваном Петровичем случается «престранное происшествие»: он встречает на улице старика с мертвым лицом, «похожего на сумасшедшего, убежавшего от своих надзирателей». Его сопровождает собака, тоже «необыкновенная». «В ней непременно должно быть что-то фантастическое, заколдованное!» – думает рассказчик. «Судьба ее какими-то таинственными неведомыми путями соединена с судьбой ее хозяина». Автор не скрывает источника своего вдохновения. «Помню, – признается он, – мне еще пришло однажды в голову, что старик и собака как-нибудь выкарабкались из какой-нибудь страницы Гофмана, иллюстрированного Гаварни, и разгуливают по белому свету в виде ходячих афишек к изданию». Пролог разыгрывается в немецкой кондитерской Миллера, среди добродетельных и патриархальных немцев (Шульц, Кригер), читающих франкфуртскую газету и наслаждающихся «вицами и шарфзином» знаменитого немецкого остроумца Сафира, – обстановка усиливает «гофмановский» характер приключения. В кондитерской собака Азорка умирает, через несколько минут умирает и старик. Рассказчик поселяется на его квартире. Не менее «странно» и второе приключение: через пять дней после смерти старика Иван Петрович, больной и угнетенный, слышит, как отворяется дверь в его комнату и на пороге появляется девочка лет двенадцати— тринадцати, «худая, бледная, с большими черными глазами и всклокоченными черными волосами». Это – Нелли, внучка покойного Смита. Наружность ее поражает своей «странностью». «Трудно было встретить более странное, более оригинальное существо», – замечает рассказчик. «У нее загадочный, немой и упорной взгляд». «Бледное и худое ее лицо имело какой-то ненатуральный, смугло-желтый, желчный оттенок». Ивану Петровичу удается выследить свою таинственную посетительницу; он узнает, что Нелли живет у злой и пьяной мещанки Бубновой, которая истязает ее и собирается продать развратному купцу. Рассказчик встречает своего прежнего школьного товарища Маслобоева, который «не то чтоб сыщик, а делами некоторыми занимается, отчасти и официально, отчасти и по собственному призванию». С его помощью он спасает Нелли от позора. «Вдруг с силой отворилась дверь, и Елена (Нелли), бледная, с помутившимися глазами, в белом кисейном, но совершенно измятом и изорванном платье, с расчесанными, но с разбившимися как бы в борьбе волосами, ворвалась в комнату. Она бросилась прямо ко мне и обхватила меня руками». После пролога в духе Гофмана завязка в манере Эжена Сю. Приключения невинной девочки среди подонков столицы; нищета и порок, трущобы и вертепы, свирепая и пьяная старуха, истязающая свою жертву, и добродетельный сыщик-любитель, спасающий героиню, – все это напоминает «Парижские тайны». Впрочем, автор этого и не скрывает. Маслобоев, рассказывая Ивану Петровичу историю матери Нелли, насмешливо прибавляет: «А ты уж и подумал, что я тебе Бог знает какие

парижские тайны

хочу сообщить. И видно, что романист».

После авантюрной завязки новый резкий перелом стиля: начинается психологическая повесть о юном уязвленном сердце, о раннем пробуждении любви у гордой и страстной девочки. Автор возвращается к теме развития детской души, которой был посвящен роман «Неточка Незванова». Зарождение влюбленности Неточки и борьба любви и гордости в душе княжны Кати совмещаются в истории Нелли. Иван Петрович поселяет ее у себя. Она долго дичится его и смотрит на него «своим длинным, упорным взглядом, в котором вместе с недоумением и диким любопытством была еще какая-то странная гордость». Она отвергает его помощь, хочет наняться в работницы, рвет на себе кисейное платье, рыдает и мучит своего покровителя. «Нет, я лучше в служанки наймусь, – заявляет она, – меня будут бранить, а я буду нарочно молчать. Меня будут бить, а я буду все молчать, все молчать. Пусть бьют, ни за что не заплачу. Им же хуже будет от злости, что я не плачу». Но постепенно припадки ненависти и ожесточения ослабевают. Любовь побеждает гордость. «Нелли быстро взглянула на меня, – говорит рассказчик, – вспыхнула, опустила глаза и, ступив ко мне два шага, вдруг обхватила меня обеими руками, а лицом крепко, крепко прижалась к моей груди… Все чувство ее, сдерживаемое столько времени, вдруг разом вырвалось наружу в судорожном порыве, – и мне стало понятно это странное упорство сердца, целомудренно таящего себя до времени… и все это до того неизбежного порыва, когда все существо вдруг до самозабвения отдается этой потребности любви, благодарности, ласкам, слезам».