Фея реки Ло

Некогда Чжун-сюань[120] одиноко путь свой вершил к югу от Хань-реки. А Кун-чжан словно сокол парил к северу от реки Хуанхэ. Вэй-чжан славу снискал в Синих землях, Гун-гань поражал изощренностью стиля Приморье[121], Дэ-лянь являл следы [своих дел] в Северном Вэй[122], Вы же, к чьим стопам я склоняюсь, с высоты своей взирали на государев стольный град[123]. В те времена каждый [из нас] про себя был уверен, что обрел уже Перл Священного Змея, каждый считал, что лишь он владеет сокровищем Терновых Гор[124] <...>

И тогда-то наш князь[125] в небе расставил сеть, чтобы всех уловить, и, дабы [добычу] вспугнуть, дошел до восьми скреп земных[126] <...> Ныне все [мы] собраны в сем государстве. Только теперь никто из сих многих мужей, похоже, не может уже воспарить и, оторвав стопы от земли, пролететь зараз тысячу верст.

Взять талант Кун-чжана — ему чужды оды фу и элегии цы. А ведь сколько раз похвалялся, что может сравниться по стилю с самим Сыма Чан-цином![127] Но, к примеру, рисует тигра, а выходит — собака![128] Я раньше в своих посланиях подтрунивал над ним, а он «Рассуждение» составил и в нем без конца говорит, что Ваш покорный слуга, напротив, его словесность хвалил <...> Вот Чжун[Цзы-]ци не утратил слуха, и за это его до сих пор превозносят. Не мог и я так забыться, чтобы ахать и охать, — но боюсь, что в грядущем веке теперь надо мной посмеются...

Творения и пересказы людей нашего века не могут быть без изъяна. И Ваш слуга любит, когда кто-то вышучивает, стрелы пускает в его изящнее слово. Ведь если есть что-то несовершенное — его надо тотчас поправить! Вот в прошлом Дин Цзин-ли[129] часто писал небольшие сочинения и просил меня, Вашего покорного слугу, любезно поправить их, я же отказывался, сознавая, что талантом своим ни в чем других не превосхожу. И тогда Цзин-ли [как-то] оказал Вашему покорному слуге: «Что смущает, что затрудняет Вас, князь? За красоту и убожество слога я сам отвечаю. И кому в грядущих поколениях какое будет дело до того, что Вы правили мое сочинение!» Я часто [потом] восхищался его словами — думаю, это была прекрасная беседа!

Некогда изящная словесность отца Ни[130]

текла тем же потоком, что у других. Но когда он создал «Весны и осени», его ученики [Цзы] Ю и [Цзы] Ся уже не смогли изменить ни слова[131]. Кроме [«Весен и осеней»] я еще не видал ничего, о чем можно было б сказать: «Без изъяна!»

Посему, лишь обладая внешностью «Грозы Юга»[132], можно рассуждать о ее прелестях, лишь будучи столь же отточенным, как меч «Драконов источник»[133], можно судить, как тот рубит и режет. Талант Лю Цзи-сюя[134] не позволяет ему сравниться с другими писателями — тем не менее он любит бранить и хулить их сочинения, закрывая глаза на удачи и выпячивая недостатки.

Когда-то Тянь Ба[135] у Ворот Бога полей

[136] ниспровергал Пятерых Владык [золотого века древности][137], обвинял Трех царей[138], охаивал Пятерых гегемонов[139] — и за какое-то утро убедил [в своей правоте] тысячи людей. Но стоило [Чжун] Ляню[140] из царства Лу сказать слово — тот замолчал до конца дней своих! Лю Цзи-сюю в споре далеко до Тяня, и нынешние чжунляни справились бы с ним без труда — так что ж не заставят его замолчать?

У каждого свои пристрастия и предпочтения. Всем нравится аромат кумарины и орхидей, но вот нашлись же на морском побережье достойные мужи, что [в восхищении] ходили по пятам за смердящим[141]

. Люди, все как один, восхищаются звуками «Водоемов» или «Шести стебельков»[142], но Мо Ди в своем «Рассуждении» их порицает[143]. Да и можно ли всем быть едиными?

Ныне я, ваш слуга, обращаюсь к юношеским и отроческим годам, когда сплошь писал одни только оды фу и элегии цы... Но ведь даже из них можно что-то извлечь, как из «россказней на дорогах и болтовни в переулках»[144]. Ведь даже в песнях, что поют, стуча по оглобле, бывает роднящее их с веяниями фэн и одами я! Даже мыслями простолюдина в [простой] холщовой одежде порой нельзя пренебречь. Конечно, славословие фу — всего лишь малая тропка, ей не под силу вывести на простор и возвысить Великую Справедливость, явить ее в блеске грядущим векам. Некогда и Ян Цзы-юнь, «носитель трезубца» прежней династии, говаривал, что «муж зрелый их не творит»[145].

Но пусть я добродетелями обделен, а по положению [всего лишь] окраинный князек[146], мне тоже хотелось бы напрячь свои силы на благо страны, излить милосердие на народ, создать нечто на вечные времена, запечатлеть заслуги свои в металле и камне[147]. Так неужто тщетны мои старания обресть заслуги с помощью туши и кисти, слагая для государя оды фу и элегии цы!