Фея тумана

Вечерний пир, устроенный в большом зале, был мне в тягость. К тому же Бэртрада то и дело удовлетворённо поглядывала на меня — ей явно было известно, с чем обращались сегодня ко мне многочисленные просители. Предупредительная и любезная, нарядная и сверкающая улыбкой, она выглядела истинной госпожой и хозяйкой. Бэртрада расспрашивала меня, доволен ли я новым кастеляном, предлагала отведать то одно, то другое блюдо, приготовленное по рецептам, широко известным при дворах Нормандии и Франции.

Всячески превозносимый ею кастелян держался с видом восточного владыки, слуги и повара трудились у него в поте лица, и даже самый привередливый господин не смог бы его ни в чём упрекнуть. Он держался в стороне, близ входа в зал, и по его приказу слуги вносили всё новые и новые редкие блюда: овощные салаты были заправлены рублеными скворцами и синицами, мухоловки и иволги подавались запечёнными, свиристели и трясогузки — тушёными, пеночки и камышевки — в соусе из миндального молока с имбирём, ласточки и жаворонки — в тесте. В соответствии с новой гастрономической модой, чем красивее пела птица, тем изысканнее считалось блюдо из неё.

Однако мои гости с не меньшим удовольствием поглощали кровяную колбасу, пудинги, всевозможные паштеты с возбуждающими аппетит пряностями. Один я в тот день почти не ел, зато налегал на хмельное — заморские вина и местные сидры, крепкий эль и шипучий морат[11]. Так я пытался прогнать овладевшую мною хандру и не заботился о том, что мои нормандские гости припишут это саксонской невоздержанности.

Впрочем, к концу пира все они захмелели ничуть не меньше меня. Племянник д’Обиньи, допекавший меня болтовнёй о своей любви к Гите, рухнул под стол и уснул в обнимку с одним из волкодавов. Меня же охватило безудержное веселье. Как замечал позднее Пенда, даже на йоль никто не видел меня таким.

А тогда, после очередного кубка крепкого бордо, я поднялся из-за стола, вышел на середину зала и, бросив на пол перед собою нож, принялся плясать, как пляшут наши крестьяне в Норфолке, притопывая и заложив руки за голову. Мне было безразлично, что подумает знать, собравшаяся в зале, но к своему изумлению, спустя минуту я обнаружил, что рядом со мной, встряхивая седыми кудрями, пляшет д’Обиньи, топают де Клар с сыновьями, подпрыгивает и вертится Альрик из Ньюторпа. Музыканты на хорах зала подхватили мелодию, и мы, с присвистом и топотом, пошли по кругу, взлохмаченные и раскрасневшиеся. И тут в наш круг ворвался епископ Найджел, начисто позабывший во хмелю о своём сане, и мы с ещё большим воодушевлением принялись отплясывать этот дикий, известный ещё со времён язычества танец. Будто в тумане, я видел растерянное лицо Радульфа Тэтфордского, брезгливую мину Бэртрады, хохочущую Клару Данвиль, улыбающихся слуг и каменно невозмутимое лицо француза-кастеляна. Но нам было на всё наплевать! Мы веселились как никогда.

Нечего и говорить, что после таких возлияний никто из нас наутро не смог подняться к ранней мессе.

Я проснулся только около полудня с чудовищной головной болью и едва сумел вспомнить, как Пенда тащил меня в опочивальню и стягивал с меня сапоги. Когда слуга снял с оконного проёма ставень, свет больно ударил по глазам, и я поглубже зарылся в подушки, ворча, чтобы сегодня меня оставили в покое. Единственная мысль пульсировала в моей голове, отдаваясь ещё большей болью — сегодня мне придётся решить судьбу Гиты. Уж лучше бы хмель и вовсе не проходил.

И всё же я вынудил себя подняться и вышел в большой зал. У одного из погасших каминов застал епископа Найджела Илийского, который понуро сидел в кресле, прикладывая ко лбу холодный край чаши. Мы вяло приветствовали друг друга, ни словом не упомянув о вчерашней оргии, однако епископ внезапно обратился ко мне с просьбой не предавать огласке историю с девушкой.

Я едва сумел сообразить, о чём речь. Оказывается, преподобный Найджел после пира умудрился затащить в свои покои одну из служанок. Молодой епископ выглядел сконфуженным, но я только рассмеялся и хлопнул его по плечу, заметив, что всё останется между нами, но для верности не худо бы чем-нибудь одарить леди Бэртраду.

Епископ Илийский кивнул.

— Да, я уже догадался, что миледи графиня — непростая особа. И немудрено, что вы и та саксонка...

Он оборвал речь, быстро взглянув на меня. Но я, как бы не обратив внимания на его неловкость, вновь посоветовал епископу быть полюбезнее с моей женой. Окончательно сбитый с толку священнослужитель воскликнул:

— Раны Господни! Сэр, вы говорите так, будто благословляете меня приударить за вашей супругой!

— Разве такие вещи нуждаются в благословении супруга, ваше преподобие?

И только ближе к вечеру я наконец решился навестить Гиту. Но оказалось, что она, окончив торговые дела, уже уехала. Об этом мне сообщил Ральф де Брийар, который задержался, чтобы проследить за отправкой проданной партии шерсти. В его тоне, когда он говорил со мной, звучало спокойное превосходство и лёгкая насмешка. О причинах этого я побоялся раздумывать.