Фея тумана

В этих древних лесах можно было встретить дубы, которые ещё помнили суровое правление датчан. Это были настоящие великаны, овеянные легендами, и порой на ветвях того или иного раскидистого дуба виднелись нехитрые приношения местных жителей — цветные ленты, шерстяные лоскутки, обрезки меди. Однако я почти не смотрел по сторонам, машинально направляя Набега и уже в который раз обдумывая, как построить разговор с Гитой. Я намеревался не только предоставить ей возможность самой решить свою судьбу, но и позаботиться о Милдрэд, ибо не желал, чтобы моя дочь росла бесприданницей.

Неожиданно мне пришлось рвануть поводья — Набег, свернув на боковую тропу, оказался прямо посреди стада щетинистых местных свиней, которых гнали пастухи. Свиньи подняли визг, а Набег едва не взвился на дыбы, и мне пришлось повозиться, чтобы сдержать его. Лошади терпеть не могут свиней, и, сколько я ни усердствовал, мой норовистый красавец припадал на задние ноги и брыкался, пока чёрные тощие твари, вереща, разбегались во все стороны.

Наконец я угомонил Набега, а пастухи, отогнав свиней, приблизились, кланяясь и приветствуя меня.

— Божьего вам благоволения, эрл Эдгар! Давненько вас было не видать в наших краях. Но теперь вы, должно быть, всё же решили навестить свою Фею Туманов.

Они обращались ко мне как к старому знакомому, в их голосах слышалось простодушное любопытство. В представлении простолюдинов всё это было в порядке вещей — я был обязан навещать женщину, от которой имел ребёнка.

— Я направляюсь в Тауэр-Вейк.

— Понятное дело. Только миледи там нету.

— Где же она?

— Ясно где — на пашне. Нынче чуть не все окрестные жители собрались у Белых верхов отпраздновать Лугнас.

Я поблагодарил пастухов и повернул Набега. Надо же — я начисто забыл об этом старом обычае. Ведь если в храмах в этот день отмечают День святых апостолов Петра и Павла, то крестьяне по древнему обычаю справляют праздник урожая, памятуя те времена, когда поклонялись языческому богу плодородия Лугу.

Теперь я направлялся туда, где лежали пахотные угодья Гиты.

Ещё издали я услышал весёлый гомон, а едва выехав из леса, оказался в толпе нарядных веселящихся людей. Плоская возвышенность, служившая границей сразу нескольких земельных владений, была заполнена крестьянами. Играли волынки и рожки, пахло жареным мясом и свежевыпеченным хлебом. Отовсюду доносился смех, пение, весёлые выкрики.

Я спешился, и меня сразу же окружили.

— Вот славно! Сам эрл Эдгар прибыл почтить Лугнаса!

— Да он, поди, к госпоже приехал!

Это произнесла миловидная молодая женщина с выбившимися из-под головной повязки золотистыми прядями. Её лицо показалось мне знакомым, и я обратился к ней:

— Миледи здесь?

— А где ж ей быть в такой день? Она — хозяйка, и её место там, где кончается и начинается круг работ на земле. Идёмте, милорд, я отведу вас.

И она повлекла меня сквозь толпу. Повсюду принаряженные люди жевали традиционные лепёшки, которые наскоро готовят из муки нового урожая. Моя проводница — кажется, её звали Эйвотой, — подхватила с одной из разостланных на жнивье скатертей такую лепёшку и протянула мне с лукавой улыбкой. И тут я припомнил, как однажды встретил эту красивую поселянку в фэнах, и мы целовались под ивами, пока она, смеясь, не ускользнула от меня. В ту пору я ещё не был графом и не знал о существовании Гиты.

У подножия Белых верхов плясала молодёжь — то сплетаясь в хоровод, то разбиваясь на пары. Это было яркое и живое зрелище, и вдруг среди танцующих я увидел кружащуюся Гиту с маленькой девочкой на руках.

Эйвота продолжала что-то говорить, но я уже ничего не слышал, весь превратившись в зрение. На Гите было лёгкое светлое одеяние с саксонской вышивкой. Голова её была непокрыта, и волосы, заплетённые надо лбом обручем от виска к виску, сзади свободно падали до пояса серебристой, сияющей на солнце массой. Я не мог оторвать взгляда и от девочки, своей дочери. На её головке косо сидел венок из полевых цветов, а кудри были иного, чем у матери, золотистого оттенка. Малышка смеялась, и мне казалось, что среди общего шума до меня доносится её звонкий голосок.

Кажется, я кое-что пропустил в этой жизни. Разумеется, думать о том, что у меня есть Милдрэд, было приятно, но мужчина только тогда ощущает себя отцом, когда ребёнок растёт у его коленей.

В этот миг музыка смолкла, и весёлая толпа направилась к разложенному на скатертях угощению. К Гите приблизился мужчина, в котором я с затаённой ревностью узнал Ральфа. Молодой рыцарь был без верхнего камзола, в одной просторной камизе, подпоясанной вышитым поясом. Но и в этом простом одеянии он держался с истинным достоинством. Увы, мне пришлось признать, что, стоя рядом, они выглядели красивой парой.

Мне стало не по себе, но меня уже окружили люди, шумно приветствуя и протягивая чаши с простоквашей и душистым иосселем[13]. А в следующий миг я увидел, что Гита, передав дочь Ральфу, направляется в мою сторону, и лицо у неё взволнованное и побледневшее. Вспомнив, с каким самообладанием она вела себя на Гронвудской ярмарке, я даже удивился.