Фехтовальщица (СИ)

— Держи.

Жан-Жак надел шлем и принялся бегать по гостиной.

— Жан-Жак, мы не дома! — попыталась урезонить сына Клементина. — Последнее время он стал совершенно непослушен. Боюсь, вырастет какой-нибудь разбойник. Жан-Жак, подойди! Ришар, останови его!

— Разве ж такого остановишь? — засмеялся Ришар.

К Женьке подошел профессор.

— Ну как? Голова не кружится?

— Послушайте, а де Белар?.. Он жив?

— Жив не де Белар, а Кристоф Ларош.

— Ларош?.. Это… это тот оператор, который с аллергией?

— Да. Я думаю, что его болезнь представляет собой побочное действие Окна. Люссиль тоже болела после смерти той девочки со Двора Чудес.

— А Ларош? Он не умрет?

— Нет, что вы! Иначе бы я не брал прототипы из жизни. Эти недомогания проходят самопроизвольно.

В зал вошли Эдмон и Даниэль. Лица обоих говорили о том, что разговор был бурным. Женька подошла к Эдмону.

— Ты зря нервничаешь.

— Я сказал, что сцены с Вирджини не будет.

— А я говорю, что мадемуазель Шмелева должна сама решить, что ей делать, — возразил Даниэль. — И потом Монсо не игрушками занимается! Если девушка не будет сниматься, она должна позвонить ему, чтобы он не тратил зря съемочный день!

— Я сам позвоню.

— Нет, не надо звонить! Я буду сниматься! — сказала фехтовальщица.

В ответ Эдмон подхватил ее на руки и под шутливые напутствия гостей унес в комнату наверху. Поединок продолжился на другой территории, где, в конце концов, все доводы тоже потеряли свое значение и были раздавлены в тесном соприкосновении уже не только губ, но и тел.

Неприбранная голова

Выходные были проведены в визитах к родственникам, прогулках и веселом безделье, которое всегда приятно после некой тяжелой обязательной работы и за которое не стыдно тем, кто понимает, что скоро будет другая работа, и возможно еще тяжелей и обязательней.

Женька собиралась позвонить домой в субботу, но не решилась; в воскресенье она сделал вид, что забыла об этом, а в понедельник Эдмон повез ее на выставку.

Выставка открывалась в девять утра, но Эдмон и Женька приехали туда только к одиннадцати. Эдмон долго и тщательно приводил себя в порядок, принимал душ, брился и подбирал костюм. Потом он стал выбирать одежду и фехтовальщице, заставив ее снять джинсы и маечку.

— Здесь не может быть мелочей, это представительная выставка. Там будет телевидение.

Фехтовальщица не стала спорить и оделась так, как он велел. Теперь его беспокоила только ее прическа.

— Жаль, я не подумал вчера о стилисте. У тебя не совсем прибрана голова.

Монрей с досадой потер нос и вывез свою невесту в новый день с «не совсем прибранной головой».

Телевидение, действительно, было — несколько европейских каналов сторожили посетителей у входа и выхватывали для своих репортажей известные или просто самые значительные светские лица. Монрей был в первой десятке самых молодых и успешных предпринимателей в сфере ресторанного бизнеса, поэтому его тут же заметили.

— Месье Монрей, как вы оцениваете значимость этой выставки для рестораторов Франции? — подскочили к нему журналисты.

— У меня еще не было возможности ее оценить.

— Это не связано с тем, что рядом с вами сейчас находится неизвестная девушка?

— Связано. Это моя невеста, — не стал скрывать Эдмон.

— Кто она, месье Монрей?

— Она из России.

— О, вы выходите на российский рынок?

— Да, я подумываю о том, чтобы открыть ресторан в Москве, — то ли шутя, то ли всерьез ответил Монрей и, потянув за собой Женьку, пошел искать нужный павильон.

— Что значит «ресторан в Москве»? — насторожилась фехтовальщица. — Ты со мной только для этого?

— Не говори чепухи! Для того, чтобы начать бизнес в России, совсем не обязательно жениться на россиянке, хотя… хотя и это не повредит.

Женька сердито шлепнула Монрея по спине.

— Не вздумай только хитрить, как твой папочка!

Эдмон засмеялся, но ничего не пообещал. Найдя необходимый ему павильон, он сразу стал серьезней и углубился в его изучение. Первые несколько минут Женька кое-как его в этом поддерживала, но, продолжая думать о Кристофе Лароше, отвечала невпопад, смотрела мимо рекламных щитов и не слышала, о чем ее спрашивают. Эдмон сначала хмурился и молчал, а потом вздохнул и разрешил ей уехать к Монсо.

— Я подъеду позже и заберу тебя, — пообещал он.

Девушка мгновенно просияла, поцеловала его и побежала к машине. Робер домчал ее до съемочного павильона за двадцать минут.

Монсо снова нервничал, но не из-за нее. Что-то не ладилось у актрисы, играющей возлюбленную Сен-Мара. Она плакала, режиссер кричал, а вся группа ждала, когда оба закончат.

Женька тотчас нашла взглядом Кристофа. Он сидел за камерой, был слегка небрит, неброско одет и пил воду из бутылки.

— Что скажешь, Кристоф? — спросил его Монсо.

— Тоска, — сказал Ларош, кашлянул и, плеснув воду в ладонь, умыл лицо.

— Вы слышали, милочка? — крикнул Монсо на актрису. — Идите и подумайте еще раз! Давайте сцену с Вирджини! Эта русская фехтовальщица приехала?.. А, вы уже здесь, мадемуазель? Подойдите!