Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Морская природа британского могущества определила создание многочисленных островных каторжных лагерей, однако именно Индийский субконтинент стал главной лагерной сценой XIX столетия. Усилия, прилагаемые колониальными властями к побуждению южноазиатских кочевых племен к оседлому и «цивилизованному» существованию, вылились в 1830-х годах в создание поднадзорных поселений, а затем и «охраняемых деревень», куда власти принудительно собирали различные племена (вроде народности бхилов, живших в горах Бомбейского президентства), опасаясь их мобильности и воинской доблести [Benjamin and Mohanty 2007: 363]. Также была введена строгая система проездных документов, благодаря чему потенциальная угроза мятежа была успешно устранена, а колониальный мир был реорганизован в соответствии с видением новой администрации; во многом предпринятые в Индии шаги повторяли путь, пройденный чиновниками в метрополии, стремившимися побороть нищих и бродяг, чтобы наконец взять под контроль «потенциально опасный» слой общества. Несомненно, изначально чиновники руководствовались лучшими гуманистическими чувствами, считая, что прольют свет цивилизации на дремучие племена, переселяемые ими в специально для того устроенные и охраняемые деревни; но, как и в прочих на первый взгляд либеральных начинаниях британской цивилизаторской миссии, те, кого таковая миссия цивилизовала, неизменно сталкивались с насильственным к тому принуждением и многочисленными жизненными трудностями.

Спорадические усилия по ссылке в лагеря южноафриканских племен участились в 1871 году с принятием Британской Индией Акта о преступных кастах. Опираясь на законодательный опыт метрополии, а именно на Акт о закоренелых преступниках, колониальное правительство адаптировало закон в контексте индийских реалий, наделив местных чиновников полномочиями задерживать группы представителей низших сословий и бродяг, препровождая их в специально устроенные лагеря. К вящему подкреплению «принципа колониального различения»[483], акт 1871 года дозволял проводить невиданные доселе нигде в Британии коллективные аресты и превентивные задержания. Если в Англии у задержанного еще оставался хоть «какой-то шанс, – как обмолвился как-то один чиновник, – на правосудие и информированный процесс по своему делу», то Индия представлялась громадной опасной территорией, кишащей странными и неблагонадежными туземцами, к которым следовало относиться совершенно особым образом, в первую очередь по части дисциплины и безопасности[484]

. Таким образом, согласно принятому акту множество «странных» племен баварийцев, минайцев, санорийцев и прочих были скопом причислены к «преступным кастам» знакомых властям «цыган» и отправлены в лагерные комплексы, где под надзором британских солдат им надлежало рыть каналы, укладывать железнодорожное полотно и выполнять прочую тяжелую работу.

Лагеря для преступных каст были задуманы для защиты респектабельных местных аграриев от потомственных бандитских группировок, существовавших «в расколе с обществом»[485]. Эти закоренелые преступники были «врагами всем нам», утверждал Питер Игертон, тогдашний комиссар Амритсара, так что необходимо было принимать соответствующие меры, пусть прямо и не прописанные юридически

[486]. Таковыми мерами и явилось целенаправленное концентрирование рассеянных по субконтиненту каст в лагерях с последующим обеспечением их принудительной трудовой деятельностью. Идеологи акта 1871 года проводили метафорические параллели между преступными элементами и распространением чумы, требуя как можно скорее удалить заразные элементы в карантин, «дабы предотвратить поражение болезнью всего общественного тела» [Nigam 1990: 266]. Только так, говорили они, – «локализовав [очаги болезни], сконцентрировав все преступные элементы в одном месте»[487]

– колониальной администрации под силу совладать с местными кастами, «надзор за которыми будет осуществлять специально назначенный офицер, распоряжения которого будут строги, но справедливы»[488]. Территорию охраняли отряды полиции, въезд и выезд осуществлялся строго по пропускам, во главе каждого лагеря стоял суперинтендант – словом, порядки мало чем отличались от колонии-поселения[489]. Пайки же явно отражали мнение, что «ничто лучше голода не заставит [этих арестантов] хорошенько потрудиться»[490]. Кроме того, поскольку экономические интересы всегда оставались в приоритете у колониальной администрации, лагеря довольно скоро вышли на самоокупаемость.