Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Новая вспышка чумы 1896 года в Бомбее, Кейптауне и ряде других колониальных портов империи подарила британским властям очередную возможность прибегнуть к концентрационным лагерям под эгидой радения за колониальное благополучие. История лепрозориев наглядно показывает, что практика принудительной сегрегации издавна применялась не только как мера здравоохранения, но и даже в большей степени как способ исключения из общества. Схожим образом метафоры болезни и нечистоты исправно служили лагерным системам XX столетия; впрочем, что касается чумы, страх заразиться чудовищной болезнью был далеко не метафорой.

Медицинское начальство колоний считало принудительное содержание в карантине объективно необходимой мерой, предписанной современной медициной и гигиеной; однако тотальные обыски и жестокие задержания «подозреваемых» (в антисанитарии) трудно объяснить с точки зрения одной лишь науки, вне социального и расового контекста. Подобно обитателям лондонских трущоб, бедняки и бродяги в колониях также представлялись местным властям угрозой общественному порядку, так что неудивительно, что противопоставление «неотесанного и грязного туземца» лощеному и вышколенному британскому офицеру в белоснежной форме колониальных войск стало стереотипным. Подобные стереотипы ладно встраивались и в расовый имперский дискурс – ведь из колониальных нечистот вытекал также и общий вывод о «подчас завуалированных, но все же угрозах политике, жизни, морали и культуре» [Chandavarkar 1992: 211]. Таким образом, чумные лагеря с колючей проволокой применялись британскими властями исходя из социальных, культурных и политических предпосылок, не имеющих к эпидемии прямого отношения.

Принудительная отправка населения в карантинные лагеря во время чумы осуществлялась в русле той же логики, что и прочие ссылки: что определенная группа подозревается в наличии преступных намерений или осуществляет преступную деятельность. Это подтверждается и корреспонденцией официальных лиц, где одни и те же группы постоянно называются то жертвами, то злоумышленниками. Конечно, жертвам пандемии сопереживали, однако куда большую популярность завоевал образ индуса или африканца – разносчика чумы, злоумышляющего бежать, сея на своем пути заразу и смерть, что сообщало властям необходимый импульс к тому, чтобы данную группу задержать и изолировать за колючей проволокой[502]

. Подобно тому как в викторианской социальной реформе отразились представления о «слоях, представляющих потенциальную опасность», суровые меры, принятые колониальными властями при пандемии чумы, также были направлены сугубо на «представителей ненадежных классов», не затрагивая ни европейцев, ни (зачастую) членов высших сословий индийского общества[503]. Таким образом, чумные лагеря являлись превентивной мерой, направленной на определенные социальные классы, подозреваемые в наличии в их среде заболевания, а не на конкретных лиц, болезнь которых была бы подтверждена строгими медицинскими данными.

Тут можно вспомнить слова Луи-Эдуарда Шевалье о том, что «не следует искать причины социальных кризисов в эпидемиях», поскольку они лишь «срезают слой почвы, обнажая глубоко укорененное социальное неравновесие», усугубляя тем самым уже существующие настроения[504]. Чума явилась удобным поводом принудительно убрать из центральных городов колонии социально и расово неугодные классы. В Бомбее, скажем, постоянные военные рейды вытеснили из центра города полунищих индуистских и мусульманских рабочих, положив начало образованию пригородных трущобных кварталов. Не меньших успехов добились британские полисмены в Кейптауне: городской центр был полностью очищен от чернокожих, выселенных в районы, которые во времена апартеида станут именоваться «черными пятнами» [Swanson 1977: 389].

Концентрационные лагеря в Южной Африке

Вспышки чумы и голода 1890-х годов в Британской Индии окончательно закрепили лагерную ссылку в качестве нормативной процедуры в случае кризисной ситуации, предложив начальству прочих колоний империи готовый инструментарий с багажом наработок по опеке и контролю над малоимущими и подозрительными слоями населения, сконцентрированными в специальных лагерных пространствах. Если армейские лагеря обогатили колониальную систему организационно-логистическим опытом обустройства и коллективного пребывания во временном пространстве, то индийские концлагеря способствовали ее распространению на гражданское население. Словом, к началу следующего столетия индийские концлагеря сделались ясной и оформленной практикой, надежно встроенной в колониальную систему управления. Выработав собственные внутренние уставы, писаные и неписаные правила и управленческие процедуры, в лагерях научились успешно содержать «опасные» слои населения. Однако отлаженной в «Бритиш Радже» практике потребовалось пересечь Индийский океан и добраться до Южной Африки, чтобы подарить языкам народов мира устойчивое словосочетание – «концентрационный лагерь».