Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Словом, очевидно, что журналистика и колониальные отношения между странами способствовали мировому распространению британского «новшества»[518]. Тем не менее историкам еще предстоит выявить конкретные пути, которыми британские идеи шли на службу более поздним политическим режимам. К примеру, предположения Ханны Арендт о преемственности, связывающей колониализм с насилием в XX веке, очень заманчивы, однако требуют дальнейших строго научных подтверждений (особенно в контексте советских лагерей)[519]

. Для исследования глобальной родословной советского ГУЛАГа весьма плодотворным представляется анализ общественного резонанса, произведенного в царской России известием о концентрационных лагерях соперничающих колониальных держав. Первым же именно советским деятелем, публично высказавшимся по поводу лагерей, был Л. Д. Троцкий: он пристально следил за противостоянием в Южной Африке, так что, скорее всего, позаимствовал идею лагерей именно у англичан [Hyslop 2011][520]. Но так ли сильно влияет осведомленность в резонансных вопросах на реальные политические решения? На этот вопрос у исторической науки удовлетворительного ответа пока нет.

Изучая предположительную генеалогию и иные связи советской (как и любой другой) лагерной системы, все же не стоит преувеличивать роль британского «прецедента» до некоего образца для всех будущих лагерей. Куда большее влияние на становление системы ГУЛАГа оказали ярость Первой мировой войны и революционная повестка межвоенных десятилетий; к тому же, не считая борьбы за влияние в Афганистане, Россия довольно мало напрямую контактировала с британским колониализмом. Таким образом, изучая межкультурные и межгосударственные связи, не стоит также забывать и о коренных различиях в пройденном народами и государствами историческом пути.

Структурная преемственность

В дополнение к поискам (и вне зависимости от успешности таковых) конкретных лагерных «родословных» следует также уделить серьезное внимание исследованию общих закономерностей развития на уровне глубинных социополитических структур. Изучение британских лагерей выявило, как мы видели, целый ряд культурных предпосылок, роднящих британскую систему с советским ГУЛАГом и прочими лагерями. Лагерное снабжение и в целом обеспечение жизнедеятельности, упор на дидактическое и трудовое исправление, наказание и реабилитация, а также изоляция политических арестантов – вот, пожалуй, главные темы для сравнительного структурного анализа.

Как британские, так и советские чиновники действовали в парадигме трудовой идеологии, выкристаллизовавшейся на фоне общеевропейской индустриализации и развития фабричного производства. Отлаженная практика применения арестантского труда на крупных общественных работах в метрополии определила трудовую политику и индийских лагерей для голодающих или ссыльных: рабочий день арестанта начинался в семь утра, к полудню дозволялось передохнуть и перекусить скудным пайком, затем работы возобновлялись и продолжались уже до конца дня. Лагерные руки рыли каналы, трамбовали будущие магистрали и укладывали железные дороги – главный символ британского благосостояния; и все это – практически даром! Однако же лагерный труд нес и дидактическую функцию, так что, даже если работы не было, она все равно была: скажем, в голодных лагерях в Индии обитателей заставляли перетаскивать валуны из одной груды в другую – «ради блага самих же трудящихся»[521].

Дискурс трудовой реабилитации был весьма актуален и в южноафриканских лагерях, где помимо прочего ставилась также и цель подготовить заключенных к условиям современного, индустриального мира. Опираясь на индийский опыт, в африканских лагерях применяли «систему рабочих отделений», не позволявшую лагерным обитателям «попусту тратить время». Чернокожие африканцы попадали в тяжелейшие условия каторжных работ; белым африканерам (особенно женщинам и детям) приходилось несколько легче, а за работу порой даже немного платили. Женщины работали в швейных цехах, прачечных и убирали территорию и помещения, а юноши и мужчины «рыли, копали, драили, кололи <…> и выполняли иную необходимую работу»[522]

. Труд и суровая дисциплина лагерной жизни, по выражению одного чиновника, были призваны помочь заключенным «не пасть жертвами современного мира»[523]. Уникальный расово-политический климат, исторически сложившийся в Южной Африке, весьма благоприятно влиял на плоды подобной социальной инженерии, особенно богатый урожай которой пришелся на время массовых бурских лагерей, где концентрировался «странный» контингент то ли полуцивилизованных, то ли полудиких людей, которые, несомненно, «отчаянно нуждались в попечении и руководстве»[524]. В общем и целом как британская, так затем и советская лагерные системы были одержимы созданием тотально дисциплинированной рабочей силы.