Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Другой «положительной» составляющей лагерей стало «просвещение», а скорее, внушение ценностей режима, направленное главным образом на молодежь. Лагерь в разных своих инкарнациях стал образом жизни для больших групп населения: детские лагеря, молодежные лагеря, пионерские лагеря с образовательной (политической) повесткой, военно-спортивные и, не в последнюю очередь, военные лагеря, соревнования, устраиваемые с целью воспитания стойкости в себе и противнике. Трудовая мобилизация, субботники, а также другие виды «добровольной» работы были призваны воспитать отношение к труду как к общественной обязанности. Лагерно-казарменный стиль организации масс на демонстрациях, праздниках и (в случае национал-социалистов) партийных съездах служил для формирования коллективного поведения. Они воплощали и символизировали Volksgemeinschaft

или социализм и оказывали значительное влияние на повседневную жизнь [Karow 1997; Fitzpatrick and Lüdtke 2009]. В случае СССР этот эффект был наиболее заметен в отношении городского населения. У [немецкого] лагеря лекторов [Dozentenlager

], воспетого философом Мартином Хайдеггером, был советский аналог – внутренние собрания членов партии и собрания на отдельных производствах и в организациях. Они выполняли функции машин по вынесению постановлений, служили платформой для публичной критики и самокритики, а также процедур по приобщению и исключению из коллективного сообщества [Erren 2003]. Лагеря были местом, где «энтузиастические» и «идеалистические» части населения подвергались мобилизации и дрессировке, и в то же время институтами принуждения и насилия в отношении изгоев [Plaggenborg 2008].

В качестве основы для сравнительного анализа нацистских и советских лагерных миров я избрал три модели институтов принуждения. Лагеря можно определить как «тотальные институты», следуя работе И. Гофмана «Приюты» [Goffman 1961][550]

. Для них также характерны черты, найденные В. Софски в институтах «абсолютной власти»: при применении дисциплинарных полномочий пространство использовалось для муштры и слежки [Sofsky 1993]. Эта классификация в целом соответствует «тотальным институтам» И. Гофмана или модели М. Фуко в его «Надзирать и наказывать» [Фуко 1999]. Вместе с тем для абсолютной власти пространство выступает инструментом социальной дискриминации и смерти [Sofsky 1993: 69]. Софски разработал свою модель на примере нацистских концентрационных лагерей и лагерей смерти. Но в действительности большинство лагерей в Германии и СССР скорее соответствуют модели «тотального института», чем «абсолютной власти», хотя бы потому, что упор в них делался на принудительный труд. Их целью, в контексте более широкого проекта преобразования, было достижение тотального контроля и эксплуатации, полного контроля над временем, пространством, телом и душой заключенного – «единицы», по выражению М. Горького[551]

. Типология конкретного лагеря в большой мере зависела от степени контроля над свободой перемещения заключенных.

Власть сама по себе провоцирует всевозможные унижения и насилие вплоть до убийств. Принуждение и насилие не были направлены исключительно сверху вниз, от властей к заключенным, в значительной степени они приводили к ожесточению отношений между самими заключенными. Постоянная нехватка пищи, одежды и пространства, а также плохие санитарные условия вели к конфликтам с лагерной администрацией и между заключенными. Принуждение угнетенных к абсолютной беспомощности, согласно Софски, – основа для установления террора. Абсолютная власть начинается там, где заканчивается традиционный деспотизм. Деспотизм, несмотря на присущий ему произвол, заинтересован в высокой производительности труда угнетаемых. Со значительными оговорками эта модель применима к миру советских лагерей и к большей части нацистских трудовых лагерей. Абсолютная власть, однако, превратила труд в один из компонентов экономики смерти, как это было в Освенциме или Майданеке.