Феномен Солженицына

«Лекарственный» вариант в этом смысле – по сравнению с «атомным» – был почти безобидным. Не совсем безобидным, конечно. С точки зрения властей, предупреждая профессора, что вокруг его изобретения затевается провокация, Володин тоже совершил государственное преступление. Но ни в какое сравнение с попыткой предупредить американцев о готовящейся краже секрета атомной бомбы оно, конечно, не шло.

Тут, наверно, есть смысл сделать небольшую «верояцию в сторону».

Когда Сталин сказал, что писателям надлежит включиться в борьбу с низкопоклонством перед Западом и что на эту тему надо написать роман, присутствовавший при этом К. М. Симонов заметил, что тема эта больше годится для пьесы. Эта его реплика была воспринята как готовность быстро выполнить этот сталинский заказ, и пьесу на эту тему ему в конце концов пришлось написать.

Пьеса эта называлась «Чужая тень». (Именно из неё Солженицын заимствовал сюжетный мотив для «лекарственного» варианта своего романа).

Разрабатывая сюжет этой своей будущей пьесы, Симонов не мудрствовал лукаво. Собственно, тут и разрабатывать было нечего: заранее предполагалось, что её сюжетом станет история Клюевой и Роскина, которые предоставили созданный ими противораковый препарат американцам. Но он сразу для себя решил, что его героем будет человек субъективно честный, не понимающий, чем чревато предательство, которое он совершил. А чревато оно, как ему это представилось, было тем, что созданная им вакцина – не противораковая, а, скажем, противочумная, – могла быть использована как оружие в будущей бактериологической войне.

Придумав этот сюжетный ход, он, разумеется, консультировался с учеными, и ученые подтвердили, что да, в принципе такое возможно.

Так ли, сяк ли, пьеса была написана и, хоть и не сразу, легла на стол Сталина, который, прочитав, тотчас её одобрил, высказав при этом автору несколько замечаний….

…в один из январских дней сорок девятого года, когда я вечером сидел и работал в «Новом мире», неожиданно вошел помощник редактора «Известий» – «Новый мир» тогда помещался во флигеле, примыкавшем к редакции «Известий», – и сказал, что к ним в редакцию звонил Поскребышев и передал, чтоб я сейчас же позвонил товарищу Сталину. Вотномер, по которому я должен позвонить… Я снял трубку и набрал номер – не помню уже сейчас, что сказал Сталин: «Сталин слушает» или «Слушаю», что-то одно из двух. Я поздоровался и сказал, что это звонит Симонов.

Дальнейший разговор… я записал, вернувшись в редакцию «Нового мира». Записал, думаю, абсолютно точно. Вернее, это был не разговор, а просто то, что считал нужным сообщить мне Сталин, прочитавший «Чужую тень». Вот она, эта запись:

«Я прочел вашу пьесу «Чужая тень». По моему мнению, пьеса хорошая, но есть один вопрос, который освещен неправильно и который надо решить и исправить. Трубников считает, что лаборатория – это его личная собственность. Это неверная точка зрения. Работники лаборатории считают, что по праву вложенного ими труда лаборатория является их собственностью. Это тоже неверная точка зрения. Лаборатория является собственностью народа и правительства. А у вас правительство не принимает в пьесе никакого участия, действуют только научные работники. А ведь вопрос идет о секрете большой государственной важности. Я думаю, что после того, как Макеев едет в Москву, после того, как карьерист Окунев кончает самоубийством, правительство не может не вмешаться в этот вопрос, а оно у вас не вмешивается. Это неправильно. По-моему, в конце надо сделать так, чтобы Макеев, приехав из Москвы в лабораторию и разговаривая в присутствии всех с Трубниковым, сказал, что был у министра здравоохранения, что министр докладывал вопрос правительству и правительство обязало его, несмотря на все ошибки Трубникова, сохранить Трубникова в лаборатории и обязало передать Трубникову, что правительство, несмотря на всё совершённое им, не сомневается в его порядочности и не сомневается в способности его довести до конца начатое им дело. Так, я думаю, вам нужно это исправить. Как это практически сделать, вы знаете сами. Когда исправите, то пьесу надо будет пустить».

После этого, помнится, было не записанное мною «До свидания», и разговор на этом кончился.

(К. Симонов. Истории тяжелая вода. М. 2005. Стр. 394)

Итак, Сталин, поначалу очень резко высказавшийся о низкопоклонстве советских ученых, передавших изобретенную ими вакцину своим западным коллегам и распорядившийся написать на эту тему роман, вдруг сменил гнев на милость. По каким-то своим соображениям он почему-то решил проштрафившихся профессоров-низкопоклонников не арестовывать, а простить их и даже выразить им своё доверие.

При таком развитии событий, глядишь, и Володин, пытавшийся спасти опрометчивого профессора, тоже мог бы получить прощение и уцелеть.

Вряд ли, конечно. Но на этом примере особенно ясно видно, как несопоставимо преступление Иннокентия Володина, совершённое им в «лекарственном» варианте романа, с тем, которое он совершает в «атомном» его варианте. И как велика разница между этими двумя вариантами. *