Феноменология зла и метафизика свободы

Схожую линию творческой эволюции можно обнаружить у многих художников, всерьез и честно вглядывавшихся в природу творчества: у Л. Н. Толстого, К. Паустовского, Ю. Олеши, М. М. Зощенко. «Но кто с таким даром уже соскользнул со ступеньки на ступеньку, мог бы докатиться и до конца. Это к великой чести Пушкина, как и всех, кому мерещится “непоправимо белая страница”, после чего еще можно жить, но уже нельзя писать. Рембо, одна из снеговых вершин французской литературы, внезапно променявший поэзию на коммерцию, а вместе с ним, наверное, и другие, оставшиеся нам навсегда неведомыми, устоявшие перед соблазном литературной удачи и славы»[152].

«Если у тебя есть фонтан, – советовал Козьма Прутков, – заткни его; дай отдохнуть и фонтану». Культуре нужна публичность – без этого она не существует, но зреет культура в сокровенной глубине и может быть явлена в жизненных формах публичности «явочным порядком», а не навязывание творцом другим идеи, которой он одержим. Экспериментируй на себе – тем и утвердишь свою идею, но оставь в покое других – дай расти и другим идеям и жизням.

Нынешняя культура и нынешнее искусство – знаковы, нормативны, отсылают к образцам, а то и отсылают непосредственно к самозванству. На переднем плане не работа души, а то, чем занимается художник или любой, объявивший себя им. Живопись – то, чем занимаются живописцы, физика – чем занимаются физики. А кто себя к кому относит – дело его свободного выбора. Может изобрести велосипед, но объявив себя архитектором, предложить этот велосипед в качестве новинки архитектуры. А это уже гибель культуры и творчества, их капитуляция перед самозванством. Гибель культуры от избытка культуры. Смерть культуры, потому, что она убила и убивает человека.

Зато разнузданный эксгибиционизм стал не грехом, а прибыльной отраслью массовой культуры – как демонстрация себя, но не как личности, а из ряда вон выходящего голоса, тела (или его частей), костюма, прически, скорости реакции, способности к подражанию, умению гримасничать, плеваться и т. д.

В литературе, кино, театре – кризис художественности. Катастрофы «Челленджера» и Чернобыльской АЭС довели до сознания каждого кризис научности, а заодно и милитаризма. (Не знаю – смог ли убедить в их интимном родстве). «Кризис вымысла» – так охарактеризовала эту ситуацию незадолго до смерти Л. Я. Гинзбург – последний из могикан ОПОЯЗа. Но означает ли это кризис творчества?

Начиналось оно с мифа – личности не знающего. Античность открыла личность как социум, как нечто «хорообразное». Христианство и его творчество в Средневековье открыло единственную личность – Христа и его трагедию. Чем дальше развивалась цивилизация, тем больше открывалось личностей – в сердце сначала аристократов, а затем и среди «маленьких людей». От отсутствия трагедии через трагедию одного к трагедии любого и теперь – к трагедии всех.

Вся история западноевропейской культуры, прежде всего – искусства, прошла под знаком твердой веры в дьявольский мир и возможность избавления от него с помощью личного усилия. Отказаться от своей воли в этом случае означает дать душу дьяволу. Неспроста проблема свободы воли нигде не продумывалась столь глубоко и столь мучительно. Из этого прозрения выросло неимоверное ощущение изначальной вины и понимания творчества как покаяния: фаустовская ответственность вместо магической покорности. Как писал в «Закате Европы» О. Шпенглер, – «Нет ничего менее солнечного, чем учение Канта. «Каждый – сам себе пастырь» – это убеждение было завоевано в меру содержащихся в нем обязанностей, но не в меру содержащихся в нем прав. Никто не может исповедать самого себя с глубинной уверенностью церковного отпущения. Поэтому вечно грызущая потребность все же рассудить душу и разрешить ее от прошедшего пересоздала все высшие формы коммуникации и превратила в протестантских странах музыку, живопись, поэзию, письмо, философскую книгу из средства изображения как такового в средство самообвинения, покаяния и бесконечной исповеди»[153].

Философия творчества, как научного, так и художественного, во все времена находила в творчестве демоническое начало. Попытки ограничить творчество сопровождают человечество на протяжении всей его истории. Великие исторические религии – во многом учения и практики обуздания самозванства. В свободных обществах они выполняют две функции. Во-первых, – заслона от демонизма самозванства путем переосмысления его значения, находя для этого символические формы (жертвоприношение в легенде об Аврааме и Исааке, жертве Иисуса на кресте, обряд вкушения хлеба и вина как плоти и крови Христовых). Во-вторых, – пророчества как традиции, предсказываемой связи с прошлым (например, как воздаяния).