Феноменология зла и метафизика свободы

5.1. Посредник, заступник, страдалец

Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; Но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; Смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной.

Св. ап. Павел

Личная святость и социальная справедливость; Самоистощание – путь святости; Религиозность и атеизм, ответственность и самозванство; Сакральное: страх Божий и преступление; Революция и религия; Святое без Бога?

Личная святость и социальная справедливость

Каков источник нравственного совершенства – общественные формы и структуры или добрая душа и чистое сердце человека? Сам этот вопрос и возможный спор достаточно бессмысленны. Вл. Соловьев уподоблял его вопросу о том, что лучше – зрение или глаза. Само нравственное начало предписывает человеку заботиться об общем благе, вне этой заботы человек вне- и без-нравственен. И наоборот – социальные формы, подавляющие личность, столь же аморальны.

И тем не менее личная святость сплошь и рядом приходит в столкновение с притязаниями социальной справедливости – например, в уравнительных требованиях популизма и социализма, требований к личности поступиться личным, переступить через себя. Тот же Вл. Соловьев, вслед за Ф. М. Достоевским, в пылу полемики с профессором Градовским провозглашает в качестве русского народного идеала личную святость, но не общественную справедливость. Тем самым признается, по крайней мере, возможность различных акцентов, приводящих к существенно различным нравственным следствиям. И исторический опыт убедительно показывает разрушительные для культуры, личности и нравственности последствия смещения акцента на социальную справедливость, понимаемую вдобавок в плане уравнительного долженствования. Но об этом – впереди специальный и обстоятельный разговор. В этой же главе – акцент внимания на личном самосовершенствовании.

Оспаривая позиции сторонников социально-уравнительной нравственности, Вл. Соловьев писал, что «ревнителям русского народного идеала следовало бы возвыситься, по крайней мере, до той степени нравственного разумения, какая свойственна русским бабам, говорящим “жалеть” вместо любить»[156]. Разумеется, никакая святость не может быть личной в смысле «для себя» – она непременно есть любовь к другим, забота о них, ответственность за них, что в условиях земного существования есть главным образом сострадание и жалость не только и не столько в чувствах и переживаниях, но и в действительной помощи другим в их страданиях. «Между справедливостью и любовью нет противоположности. Справедливость есть объективная форма субъективности, чувства любви: кого я истинно люблю, к тому не могу быть несправедлив»[157]. И тут начинаются ловушки самозванства, в которые, похоже, готов угодить Вл. Соловьев.

Что значит «истинно люблю»? Любовь исключает свободу: может приобретать характер любви-желающей-быть-любимой, а следствия этого уже были продемонстрированы. Они особенно вероятны, когда заходит речь об «истинной любви». Защитные, оправдательные рационализации всегда на все готового «ума» найдут основания для «лучшего знания счастья любимого» в духе Иудушки Головлева или Сомса Форсайта, а то и ревнителей блага народного.

Самоистощание – путь святости

Святость – кенозис означает в переводе с греческого (kenoo) самоограничение, буквально – самоопустошение, самоистощание. В христианской теологии кенозис связывается с опустошением (истощанием) священной атрибутики в творении Богом человека: Бог опустошается, самоограничивается тем, что соединил Христа с ограниченными человеческими формами, допустил существование в Христе ограниченного человеческого самосознания. Кенозис может быть понят и как самоистощание Бога вследствие творения мира вообще. Таким образом, кенозис есть самоограничение как выход из себя вовне.