Феноменология зла и метафизика свободы

Что касается персоналистической составляющей свободы=ответственности, то и здесь российско-советский исторический опыт имеет еще одну черту. Боюсь показаться странным, но речь идет об опыте ГУЛАГа – беды и трагедии, затронувшей каждую российскую семью. Духовный опыт людей, прошедших гитлеровские и сталинские лагеря – один из философских итогов ХХ столетия.[253]

Что это за опыт? И как понять воспоминания людей, имевших лагерный опыт, в которых они в один голос утверждают, что нигде не были так свободны, как в лагере? З/к – человек, существующий в сверхэкстремальной ситуации полной безнадежности. Знания, разум, заслуги, добродетели, долг – ничто не может дать человеку основу существования и надежду. Он оказывается в полной власти иррационального насилия и лжи. Его жизнь не имеет никакого значения – ни для администрации лагеря, ни для солагерников – «ты умри сейчас, я – завтра». Реальное бытие – несущественно: главное, чтобы человек проходил по спискам – живых или мертвых – совершенно неважно. Полная ответственность за сам факт бытия – «был бы человек, статья найдется». Безумие и абсурд ничем не ограниченного произвола – «Не верь, не бойся, не проси!» как условие выживания.

В этой ситуации человек оказывался один на один с жизнью, причем жизнью во всей ее абсурдности и иррациональности. И никакие социальные категории и общности не давали ему опоры. Границы его свободы и ответственности совпадали с границами кожно-волосяного покрова. В этих условиях выживали только те, кто сами создавали себе зону свободы (=ответственности), придумывали себе ее: чистить зубы, ходить только по вот этой половице… Кто отказывался от этого, был очень быстро раздавлен, сначала – духовно, как личность, а затем и физически.

Опыт з/к – опыт людей, уже повидавших и переживших гибель цивилизации, переживших крах общественного договора, этики долга, норм и ценностей. Их мораль – мораль не долга, а спасения. Не случайно обращение этих людей к идее Абсолюта в различных, не всегда конфессиональных формах. И, как говорил И. Кант, наши упования на Господа Бога должны быть настолько полны и глубоки, что не должны его примешивать к нашим делам. Короче говоря, истинная надежда – в полной безнадежности, в готовности принять любую возможность. Рационалистическая этика долга релятивна, основывается на конкретных нормах и легко вырождается в формальный этикет, который может и не выдержать жизненного абсурда и ужаса. Этика спасения – не релятивна, а абсолютна, так как является этикой пути, причем в исканиях внеисторических и универсальных.

Советский духовный опыт – опыт обездоленных, буквально – лишенных доли людей, не являющихся поэтому хозяевами своей собственной жизни и самих себя, границы свободы=ответственности которых совпадают с кожно-волосяным покровом, а то и проходят под ним. Если вспомнить формулу Ортеги-и-Гассета «человек есть человек и его обстоятельства», то советский человек это по преимуществу человек-без-обстоятельств, человек «просто». Единственной его опорой и единственным его достоянием оказывалась его свобода=ответственность, память об остром переживании которой и оставалась у него на всю жизнь. Это персонализм, но не человекобожия русской философии и не либералистского толка. Это глубоко личностный («с человеческим лицом») опыт христологического страдания и метафизической первичности свободы. И это опыт массового, общенационального масштаба. Опыт германского фашизма – 12 лет, а тут четыре поколения пережили опыт свободы и чувство того, что бытие коренится в сердце души человеческой, а не во внешних формах, что у человека, как говорил М. М. Бахтин, нет алиби-в-бытии.

Еще в начале века Д. М. Мережковский полагал, что если Ветхий Завет открыл Бога как истину, а Новый Завет – истину как любовь, то грядущий Завет откроет любовь как свободу. Но век ХХ пошел дальше, подняв проблему преодоления свободы. Главный вопрос для человека XXI века – не как обрести свободу, а как ее вынести. И в этом плане российско-советский духовный опыт оказывается реальным ответом на эти вопросы.

Рассмотренные «теоретические» поводы для надежды могут быть дополнены «практическими». Для условий длительного мира российский исторический и духовный опыт оказался малопригодным. Он является убедительно эффективным в чрезвычайных обстоятельствах войн, катастроф и прочих бедствий, требующих крайнего напряжения физических и духовных сил. В мирных и спокойных же условиях этот опыт разъедает общество изнутри, обессиливает его самим спазмом самоедского сверхнапряжения.

Чтобы уйти от этого кошмара. Поэтому. Тогда. В конце концов… Разве и эта особенность национального опыта, наряду с упомянутыми ранее, не является также золотым багажом любого реформатора? Надо только помнить об этих качествах и бережно их использовать, а не испытывать на прочность и тем более – не отвергать.