Фьямметта. Фьезоланские нимфы

Рамка поэмы почти буквально заимствована у Данте. Поэту снится, что он затерялся среди пустыни. Величественная женщина выводит его к роскошному замку, имеющему два входа: один — узкий, с крутым подъемом, другой — широкий, привлекающий к себе удобством и красотой. Первый ведет к «вечному душевному миру», и туда путеводительница пытается направить поэта. Но он решительно устремляется ко второму, приводящему к радости и красоте жизни, отговариваясь тем, что все узнать — никогда не может повредить, а для того, чтобы пройти узкими вратами, — у него еще много времени впереди. Следует описание ряда покоев, украшенных картинами, изображающими всю сладость жизни, отраду, доставляемую знаниями, искусствами и нежными чувствами. Тут и великие мудрецы древности, и прославленные поэты, и аллегорическая фигура богатства, восседающая на золотом троне около горы из золота и серебра, от которой каждый старается отодрать ногтями хоть маленький кусочек, — причем и поэт признается, что хотел бы раздобыть частицу ее, так как золото — вещь хотя и суетная, но все же необходимая в жизни. Следует изображение «Триумфа Амура» — длинный ряд легенд любви из античной мифологии, пространно рассказанных Боккаччо, и занимающих целых пятнадцать песен, затем — «Триумфа Фортуны» с ее колесом, вид которого наводит автора на грустные мысли и заставляет вспомнить об узких вратах. Но тут ему предстает сонм прекрасных молодых женщин, его современниц, и среди них он видит свою возлюбленную, Фьямметту. Видя его радость, путеводительница, до тех пор смущавшаяся его поведением, восклицает: «Если бы ты раньше назвал мне ее, мы бы уже давно пришли к ней!» И она соединяет его союзом вечной любви. В свою очередь, и Фьямметта велит поэту во всем повиноваться своей путеводительнище, кроме разве того случая, если она запретят ему любить ее, Фьямметту. После этого обе женщины уславливаются, что они вместе проведут Боккаччо через узкие врата в обитель «душевного мира», но он заявляет, что ему необходимо перед трудным восхождением немного отдохнуть, и, оставив путеводительницу, отправляется с Фьямметтой прогуляться по чудному саду. В этом месте автор пробуждается. К нему, уже наяву, снова является добрая путеводительница и обещает, что он найдет свою Фьямметту, если только согласится войти в узкие врата. Поэт обещает сделать это, и тут поэма внезапно кончается.

В этом произведении намерения Боккаччо и реальный художественный Эффект, им достигнутый, расходятся еще более резко, чем в «Амето». По его Замыслу поэма должна была указать путь к освобождению от земной суеты и к достижению вечного блаженства. На самом же деле Боккаччо показал необыкновенно красноречиво всю прелесть земной красоты, славы, величия, а главное — чувственной любви. Его путеводительница оттесняется в поэме Фьямметтой, образ которой поэту никак не удается превратить в аллегорию. Поэма обрывается там, где должна была бы начаться основная, собственно моральная часть ее. Как метко замечает Гаспари, «дантевское видение кончается там, где поэт достигает лицезрения триединого бога; Боккаччо пробуждается, когда он думает, что он держит в объятиях свою мадонну»[408]

. Рай земной любви фактически заменяет рай небесный.

Этой двойственностью поэмы объясняются как ее слабые стороны, так и достоинства. Сложный замысел ее, стремление Боккаччо быть педантически назидательным вызывает нагромождение аллегорий, вычурность формы, крайне тяжелый стиль. Утомительная вязь терцин отягощается еще гигантским, проходящим через всю поэму акростихом: начальные буквы всех терцин образуют три сонета, из которых два обращены к Марии-Фьяммете, а третий — к читателю. Однако под этой вычурной оболочкой ощущается живая непосредственность и нежность чувства. Целый ряд сцен и образов, особенно любовных, полны большого очарования. Поэма полна сладостных образов, светлых воздушных фигур. Высокая оценка ее таким строгим судьей, как Петрарка, явствует из того, что в его «Триумфах» можно обнаружить заметное влияние «Любовного видения».

Боккаччо не мог все же не почувствовать всей искусственности своих попыток подражать Данте. Главное же, этот аллегорический стиль, не свойственный его мироощущению, уводил его в сторону от тех художественных задач, которые были намечены уже в самых ранних его произведениях и которые в конце концов он блистательно разрешил: это, с одной стороны — создание психологического романа, по существу реалистического, а с другой стороны — изображение жизни в ее наиболее ярких и характерных проявлениях, элементы чего можно также найти в неаполитанских произведениях Боккаччо. Вот почему после «Любовного видения» Боккаччо оставил этот вычурный стиль и вернулся к своей прежней реалистической манере. На этом пути его окончательно созревший талант создал около середины 40-х годов два истинных шедевра.

3