Читаем Фигурные скобки полностью

Мухин смотрел в никуда. Боюсь ошибиться, но, по-моему, он хотел рассказать жене, как он был в тот день на работе огорошен вопросом —: способен ли он кого-нибудь убить. Скажем, отчима. У него никогда не было отчима. Соль шутки в том, что ассистентка Алина, перебирая фотографии из папки по теме антропометрических исследований, нашла, что некий преступник схож чертами лица непосредственно с Мухиным. Несмотря на возраст (Мухин был значительно старше) отношение расстояния между глазами к высоте подбородка на прикидку было у них одинаковым (возраст, кстати, здесь вряд ли имеет значение). Всем было смешно, а Мухина покоробило; он достаточно серьезно относился к своей внешности и не любил, когда ее обсуждали.

Впрочем, я не готов утверждать, что он действительно хотел рассказать все это жене, но то, что, глядя в никуда (и быв на кухне), он думал именно об этом —: факт, за истинность которого могу поручиться.

По телевизору говорили о ценах на газ.

«Чай или кофе?» (спросила жена).

Ответствовал —:

«Чай».

«Или кофе?»

Ответствовал —:

«Кофе».

«Я тебя спросила, что ты будешь пить, а что ты отвечаешь?»

«Я и отвечаю, что буду».

«Спрашиваю —: чай? Ты —: чай. Спрашиваю —: кофе? Ты —: кофе».

«А зачем ты спрашиваешь про кофе, когда я уже ответил, что чай».

«Пей сок томатный. Полезно».

«Я не хочу томатного. Оставь меня в покое. Я не хочу ни чая, ни кофе».

«Да ты сам не знаешь, чего ты не хочешь. Ты и чего хочешь, не знаешь. Ты ничего не хочешь! —:.. Тебе ничего не надо! —:.. Ничего! —:.. Ничего-ничегошеньки! — :»

Эти слова уже обращались ко мне. Прежний Мухин уже их не слышал. Прежний Мухин стремительно исчезал, я его замещал, вновь образуясь. Он стиснул зубы и вышел вон. Да, я пришел на балкон, стоял, как сейчас, и курил, как сейчас, глядя на крыши домов, как сейчас. Это был я! И это было в среду на позапрошлой неделе! Вот когда я понял, как это все получилось! (И понял это в четверг!)

Последним словам человека всегда придается значение. Вот мухинское —: «Оставь меня в покое! Я не хочу ни чая, ни кофе!» —: это его. С тем он и исчез, точнее, избылся, а я не мог этих слов не запомнить.

Ничего, между тем, не произошло в мире предметном —: не остановились часы, не перегорела лампочка, не упал карниз, на который вешают занавеску. Тот же телевизор не счел возможным выключиться или хотя бы сотворить на экране что-либо неординарное. Даже кофе не убежал. А был ли кофе? А был ли Мухин? (хочется мне спросить).

Если Мухин действительно был, хотел бы я знать, почувствовал ли он сам хоть что-нибудь, исчезая.

Вот я, замещая его, ничего не почувствовал. Безразличие мною владело. Стоял на балконе и не чувствовал ничего; даже не чувствовал высоты и необходимости ее опасаться.

Вот это и был тот рубеж —: я замещал Мухина, еще не понимая, что делаю.

Целых пятнадцать дней, по реальном его замещении, я не догадывался, что я не Мухин!

Надо же, думал, что по-прежнему Мухин и что ничего особенного не случилось.

Может быть, чаще, чем прежний Мухин, я эти две недели посещал центр досуга «Счастье твое», где вступал в единоборство с одноруким бандитом.

В понедельник вечером проиграл доверенное мне на шопинг —: все до копейки, а во вторник еще и заначку, которую утром прихватил из дома.

Ну а когда осмысление настигло меня, об этом я уже написал. }}}


{{{ Да, надо сознаться —: у Мухина была лудомания; я вслед за ним тоже немножечко лудоман. Я еще не знаю точно, насколько я реально лудоман, хотя все признаки налицо, но питаю надежду, что все-таки не такой лудоман, как Мухин. Оптимизма придает мне моя способность считаться с реальностью —: обычно лудоманы не признают, что они лудоманы, я же признаю —: да, я лудоман, может быть, не типичный, но лудоман, и уж тем более признаю несомненную лудоманию Мухина.

Другое дело, было бы преувеличением назвать меня страдающим лудоманией; достаточно и того, что она у меня есть; если кто и страдает, то это моя жена, хотя, когда моя жена была женой Мухина, страдала она, кажется мне, значительно больше. Тут и спорить не о чем —: сверх всякой меры натерпелась она не от моей страсти к азартным играм (в моем настоящем качестве), а от мухинской, и вряд ли можно


02:00

Перейти на страницу:

Все книги серии Премия «Национальный бестселлер»

Господин Гексоген
Господин Гексоген

В провале мерцала ядовитая пыль, плавала гарь, струился горчичный туман, как над взорванным реактором. Казалось, ножом, как из торта, была вырезана и унесена часть дома. На срезах, в коробках этажей, дико и обнаженно виднелись лишенные стен комнаты, висели ковры, покачивались над столами абажуры, в туалетах белели одинаковые унитазы. Со всех этажей, под разными углами, лилась и блестела вода. Двор был завален обломками, на которых сновали пожарные, били водяные дуги, пропадая и испаряясь в огне.Сверкали повсюду фиолетовые мигалки, выли сирены, раздавались мегафонные крики, и сквозь дым медленно тянулась вверх выдвижная стрела крана. Мешаясь с треском огня, криками спасателей, завыванием сирен, во всем доме, и в окрестных домах, и под ночными деревьями, и по всем окрестностям раздавался неровный волнообразный вой и стенание, будто тысячи плакальщиц собрались и выли бесконечным, бессловесным хором…

Александр Андреевич Проханов , Александр Проханов

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Борис Пастернак
Борис Пастернак

Эта книга – о жизни, творчестве – и чудотворстве – одного из крупнейших русских поэтов XX века Бориса Пастернака; объяснение в любви к герою и миру его поэзии. Автор не прослеживает скрупулезно изо дня в день путь своего героя, он пытается восстановить для себя и читателя внутреннюю жизнь Бориса Пастернака, столь насыщенную и трагедиями, и счастьем.Читатель оказывается сопричастным главным событиям жизни Пастернака, социально-историческим катастрофам, которые сопровождали его на всем пути, тем творческим связям и влияниям, явным и сокровенным, без которых немыслимо бытование всякого талантливого человека. В книге дается новая трактовка легендарного романа «Доктор Живаго», сыгравшего столь роковую роль в жизни его создателя.

Анри Труайя , Дмитрий Львович Быков

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза