Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

Главный герой — брюзга и ведущий телепрогноза погоды по имени Фил Коннорс. И вот он прибыл в город Панксатони, штат Пенсильвания, чтобы вести репортаж о ежегодном празднике Дня сурка. Опять. Фил этой командировке не рад и не упускает случая поделиться неудовольствием со своими коллегами-энтузиастами. Фил отправляет отчет и идет спать. Проснувшись на следующее утро, он обнаруживает, что на дворе опять День сурка. И опять, и снова. Фил застрял в заштатном Панксатони, обречен вновь и вновь проживать один и тот же день, делая один и тот же дурацкий сюжет для телевидения, снова и снова. Сначала он не верит в происходящее, потом пускается во все тяжкие, злится, пытается обмануть судьбу, отчаивается и, наконец, смиряется.

Фильм этот считается романтической комедией, но на мой взгляд «День сурка» — самая философская вещь, когда-либо выходившая на экраны. Сталкиваясь с радостью и проклятием постоянного повторения одного и того же дня, герой заодно оказывается лицом к лицу с важнейшими вопросами философии: в чем состоит нравственное действие? Дана ли нам свободная воля, или все предначертано заранее? Сколько блинчиков с черникой может съесть взрослый мужчина и не лопнуть?

Узнав, насколько близок этот фильм к поразительной, умопомрачительной теории, созданной более века назад немецким философом Фридрихом Ницше, я обрадовался — хотя и не удивился. Ницше — «плохой парень» западной философии. Нарушитель всевозможных законов и норм, слишком умный и дальновидный, чтобы им пренебрегать. Как бы нам ни хотелось записать его в сумасшедшие, в антисемиты или в путаники — все это не про Ницше. Он был и остается самым соблазнительным, самым неизбежным из всех философов.

* * *

Я прибываю в городок Зильс-Мария через 124 года после Ницше. Сразу вижу, почему ему здесь нравилось. Пряничные домики, такие уместные здесь и такие милые; чистый, прозрачный воздух; и везде, куда ни кинь взгляд, — Альпы, взмывающие в небеса. Если, допустим, в Швейцарии где-то и бывает грязь — здесь я не вижу и следов ее. Даже мусорные баки безупречны.

Недалеко от моего отеля стоит домик, где жил Ницше. В то время первый этаж занимал магазинчик, торговавший чаем, специями и другими мелочами. Ницше снял комнатку на втором этаже. Сейчас она бережно сохранена, просто обставлена — как и во времена Ницше: узкая кровать, небольшой письменный стол, восточный коврик, керосиновая лампа.

Как я уже усвоил в Японии, простота не недостаток. Простота может быть прекрасной. И эта комната выглядит изящно, радует глаз. Обои Ницше выбирал лично. Подобно Сэй-Сёнагон, он находил красоту в малом. «Мы же хотим быть поэтами нашей жизни, и прежде всего в самом мелком и обыденном», — писал он.

Ницше жаждал рутины. Он просыпался рано, принимал холодный душ, потом садился за почти монашеский завтрак: сырые яйца, чай, пресное анисовое печенье. Весь день он писал и гулял. Вечером, с семи до девяти, он просто неподвижно сидел в темноте. Такой строгий распорядок дня достоен восхищения, но ничего героического в нем нет. А где же, спрашивается, философский сорвиголова, астронавт духа?

Физически Ницше не был супергероем, в чем можно легко убедиться, если погуглить его фотографии. Тщедушный человечек, состоящий в основном из усов. Его большие темные глаза производили на людей впечатление — особенно же на Лу Саломе, обаятельную русскую писательницу-бунтарку, разбившую Ницше сердце. В его глазах, вспоминала она, «не было этой ищущей, моргающей повадки, из-за которой близорукие люди так часто выглядят назойливыми»[149]. Напротив, продолжает она, плохое зрение «придавало его чертам какую-то особую магию — вместо того, чтобы отражать меняющиеся впечатления извне, глаза его показывали то, что происходило глубоко внутри него». Густые бисмарковские усы подчеркивали загадочность, которую Ницше пестовал в себе. Так люди думали, будто он не тот, кем являлся на самом деле.

Будучи одним из немногих философов, ценивших здоровье как добродетель, сам Ницше не мог похвастаться крепким организмом. С тринадцати лет он страдал мигренями, которые, наряду со множеством других недугов, преследовали его всю жизнь. Ужасное зрение с годами лишь ухудшалось. Он был подвержен многочасовым приступам рвоты. Порой целыми днями не мог встать с постели.

Ницше испробовал множество медицинских процедур: будучи по природе скептиком, в этом отношении он был невероятно доверчив к разного рода профанациям. Один врач выписал ему режим «полного отрицания»: «Не пить воды, не есть супов, овощей, хлеба». Дозволялись лишь пиявки, которых он прикладывал к ушным мочкам Ницше.

Ницше всегда чутко улавливал присутствие смерти. Его отец умер в 36 лет. «Размягчение мозга», — заявили врачи. (Рак, скорее всего.) Ницше боялся, что и его самого ждет подобная судьба. Вся его переписка полна упоминаний о нависшем над ним роке. Книги написаны взволнованным тоном человека, уверенного, что дни его сочтены.