Откидной столик захлопывается со звонким, приятным щелчком. Хорошо. Из окна виден пасторальный пейзаж — взмывающие в небо пики, изумрудные поля. Хорошо. Через несколько минут мое блаженство нарушает странная мысль: это все хорошо, но как-то чересчур.
Чересчур хорошо? Так бывает? Все любят, когда хорошо. Особенно американцы. Свою речь мы пересыпаем словечком
До этого момента и у меня так было. Но спустя несколько часов безжалостной хорошести мне начинает безумно хотеться чего-то грубого, шершавого. Разнузданного.
Может, я слишком долго путешествовал и моя кукушка поехала вместе со мной? Так один мой приятель характеризует подобные настроения. Быть может, думаю я, пока поезд въезжает в симпатичный туннель (я и не знал, что туннели тоже бывают милыми), я пробудил внутреннего мазохиста и скоро стану натуральным Руссо, буду выставлять голый зад и требовать, чтобы меня отшлепали.
Есть, впрочем, и другой вариант — эта мысль приходит мне в голову в тот момент, когда проводница с идеальной укладкой, толкая перед собой идеальную тележку, полную идеальной выпечки с идеальным кофе, спрашивает, чем она может сделать мое путешествие приятнее. Быть может — размышляю я над ее вопросом, — страдание необходимо для хорошей жизни. Быть может, и страдание каким-то особым образом хорошо.
— Сэр? Вы что-нибудь хотели бы?
О да, думаю я. Отделайте меня по первое число, изваляйте в грязи и навозе. Сделайте мне больно. Умоляю, немножко страдания.
Чуть больше века назад те же мысли одолевали другого пассажира швейцарского поезда. Неудавшийся композитор и поэт, вундеркинд научного мира, удалившийся от юношеских успехов к жизни в горах, «астронавт духа», обожавший смех и танец, призывавший «жить опасно», — он тоже вожделел страдания.
Обожаю фильм «День сурка». Он лучший из лучших. Я смотрел его, должно быть, раз двадцать. Обожаю фильм «День сурка». Он лучший из лучших. Я смотрел его, должно быть, раз двадцать. Обожаю фильм «День сурка». Он…
Я не просто смотрел этот фильм — я сжился с ним, впитал его атмосферу. Он сразу мне понравился, едва выйдя на экраны в 1993 году. Еще до того, как он стал культурным мемом, и до того, как в обиход вошло слово «мем». И я люблю его до сих пор. Как никогда раньше.