Флейта для чемпиона

Если бы вместо всего этого Гусь заказал бы такую высоту, которую может заказать только шестовик, а именно: установить планку на высоте пять метров шестьдесят сантиметров, и, заказав бы её, взял бы эту высоту безо всякого шеста, а с помощью одних своих ног, то и это бы поразило всех на дворе гораздо меньше, чем поразило их то, что они услышали своими ушами из уст Гуся: и про панафинейские, немейские, истмийские игры и т. д. и т. п., и услышанные ими стихи раннего Эренбурга, среднего Вознесенского и позднего Евтушенко, и обещание Гуся ответить на вопрос, есть ли жизнь на Марсе. Поэтому вопрос Светланы Мухиной:

— А как же: «И как Цезарь с своей Нифертитою, на приёмы в посольство ходить»?

— А как же Отелло, который отравил свою Дездемону мороженым?

И этот вопрос, заданный Надеждой Фокиной, и вопрос Светланы Мухиной вдруг показались почему-то неуместными и даже глупыми. Тем более, что в воздухе, как бы всё ещё продолжали гореть неоновым светом строчки из среднего Вознесенского:

…Рим гремит, как аварийный

отцепившийся вагон.А над Римом, а над РимомНовый год, Новый год!

— А как же, а как же, — передразнил кого-то с достоинством Гусь. — А так же. Там, где я был, там ценится, что Отелло отравил Дездемону мороженым, а здесь, где я сейчас, ценится, что Отелло из ревности задушил свою Дездемону…

Впечатление, произведённое и Ларионовым, и Гусевым на всех присутствующих, пожалуй, лучше всех выразил Гиви Мебуке, который с криком «Вах!» выскочил на середину площадки, держась за грудь, как будто бы ему вонзили два кинжала.

— Это что же происходит?! — закричал он в самых расстроенных чувствах. — Это что же я наделал?! — Он попросил Сидякина: — Слушай, мальчик, надень эту пушку себе на плечо и сними меня. У меня, кажется, метров шесть плёнки осталось… Вот так… Средний план…

— А что будет? — спросил Тарас.

— Это будет художественно-документальный короткометражный фильм под названием «Идиот». Я буду показывать его своим детям, буду показывать и говорить: смотрите, дети, этот идиот, он ваш папа, вместо того, чтобы снять уникальный, единственный в мире художественно-документальный фильм под названием «Прыжок в известность», он снимал идиотский научно-популярный фильм «Балконы». Граф Балконский! С тринадцатого этажа с балкона тебя сбросить, идиот несчастный! — стукнул он себя кулаком в грудь.

Все засмеялись.

— А разве вы не снимали? — спросил Тарас.

— Да я же один вид делал… — На этот раз Гиви ударил себя по голове. — Идиот!.. Вот тебе! Вот тебе!

— Веня, друг, прости! — обнял Лёня Ларионова. — И как я только мог подумать про тебя такое! — И они закружились, тиская дружески друг друга в объятиях. Налетевшая на них Таня Цветкова разняла их, но они снова налетели друг на друга и на Таню и вместе, втроём, положив руки на плечи, стали отплясывать что-то вроде болгарского танца Хоро.

— А ты всё-таки, Ларионов, прав: ты всё-таки! В какой-то мере! Действительно Геракл! — Цветкова просто захлёбывалась восклицательными интонациями. — Это надо же! В колыбели разгадал замысел своих врагов! И двух змей с их безумными идеями победил! И Масюкова разгромил! Он, конечно, не Немейский лев, но всё же! И эту многоголовую гидру Босса разбил вдребезги и Гуся человеком сделал! И Степаниду! И главное, что ты, Веня, весь живой! Без сахара! И даже с солью! И с перцем!.. — И всё это взахлеб говорила Таня, радуясь и пританцовывая, хлопая Ларионова рукой но плочу и кружась. И никто в эту минуту но мог перерадоваться больше, чем она, и перекричать её, только что разве голос Мебуке, пронзившего общий шум своим голосом, как кинжалом:

— Итак, по случаю того, что все статьи всех обвинений против моего лучшего друга отпали, физкультурная команда просит дать маленький физкультурный бал.

Вита заиграла на скрипке Олимпийский вальс. Эйфель, галантно склонившись над Витой, как падающая пизанская башня, подсвистывал ей на флейте. Её соловьиные трели обвивали туго натянутую мелодию скрипки, как вьюнок обвивает нить, указывающую ему направление.

— Кавалье, — крикнул Гусь, — ангаже Нотр Дам!

— Нотр Дам, — поправил его Сидякин, — это собор Парижской богоматери.

— С одной стороны, Нотр Дам — это действительно собор, согласился Гусь, — с другой стороны это «нотр» можно перевести и в смысле наших Дам!..

— Вотр! Нотр! Наших! Ваших! — согласился Тарас с Гусем.

— Слушайте, — восхитился Толкалин, — это же прекрасная строчка! — Он поднял вверх руку, как Александр Пушкин на картине Репина: «Пушкин читает стихи на выпускном вечере в Царскосельском лицее», и воскликнул, несколько подвывая, как это делают при чтении некоторые известные поэты, имеющие право на некоторые подвывания: — Разрешите пригласить вас на вальс, Нотр Дам! Здесь, в Париже, на площади места нам хватит!..

Олимпийский вальс зазвучал громче.

— Чур, вальс белый! — пискнула Цветкова, делая пригласительный книксен перед Вениамином.

— Белый вальс бывает в конце бала, — сказала Степанида, кладя руку на плечо Ларионова.