Флоренский. Нельзя жить без Бога!

Решение об этой реорганизации приняли в июне 1937 года. Одновременно началась подготовка массовой операции по репрессированию «антисоветских элементов» на северо-западе России. Оперативный приказ Народного комиссара внутренних дел СССР гласил: «Перед органами государственной безопасности стоит задача — самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства». В первую очередь расстрелу подлежали «антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, белых бандитов, сектантских активистов, церковников и прочих, содержащихся в тюрьмах, лагерях, трудовых посёлках и колониях». На всю операцию, начавшуюся 5 августа, отводилось четыре месяца. Для Соловков установили расстрельную норму в 1200 человек. Так как остров был непригоден для такого массового захоронения, лагерников, приговорённых к высшей мере, решили несколькими этапами вывезти на материк.

Флоренский был отправлен 3 декабря со вторым этапом. Расстрельный план к тому моменту уже выполнили, но ударники репрессивного труда нацелились на перевыполнение и подготовили дела на ещё 509 человек. На перевыполнение требовалось разрешение лично Ежова, и оно было получено.

«В лагере ведёт контрреволюционную деятельность, восхваляя Троцкого» — таково было обвинение в тюремной справке Флоренского. Уже третье, после «Посадского дела» и дела о «Партии Возрождения России», штампованное, ходульное «дело», но троцкизм тогда был самым надёжным поводом для приговора к высшей мере наказания. Вряд ли кто-то вспомнил о полулегендарных встречах Флоренского и Троцкого в ВЭИ. Вряд ли восприняли как опечатку фамилию «Флоринский» из доноса соловецкого стукача, сокрытого под кличкой «Товарищ»: «Между Флоринским и Шашем зашёл спор о начале войны. Флоринский утверждал, что предположения известного стратега и идеолога партии Троцкого, что скоро начнется война, оправдаются, — говорит Флоринский. — Это закон — война вспыхивает периодически через пятнадцать-двадцать лет…» В то время на Соловках сидел дипломат Дмитрий Тимофеевич Флоринский, от кого рассуждения о начале войны, как представляется, услышать логичнее, чем от отца Павла.

И несмотря на это, 23 ноября на справку наложена резолюция — «ВМН» (высшая мера наказания). 25 ноября особая тройка при УНКВД по Ленинградской области вынесла приговор: «Флоренского Павла Александровича расстрелять».

По-прежнему не хочется верить в эту трагедию, в её неотвратимость, неизбежность. Ужасаешься не только безжалостности, злобе и кровожадности всех претворивших это в жизнь, но даже нелогичности произошедшего. Советская власть — ни партия, ни НКВД — не казалась заинтересованной в смерти Флоренского: она знала цену ему, осознавала полезность его, этого человека-университета. Он не мог оказаться просто цифрой в ужасной бюрократической череде расстрелов. Он оставался персоной особого внимания. Порой кажется, что в ту пору действовала какая-то неведомая сила, потаённая структура, которую ещё не обнаружили в архивных документах, не ухватили учёные, не описали в своих трудах. Кто сумел выстроить события так, что всё и все сошлись в эту роковую череду: доносы, «разоружения», дополнительный расстрел, стукачи, палачи, карьеристы?

Логика, рассудок здесь бессильны. Произошедшее невозможно измерить земной мерой. Удел Флоренского — духовная битва, самоотверженное противостояние врагу рода человеческого. Своим подвигом отец Павел сломал косу смерти, низверг лагеря и закупорил расстрельные подвалы, наложил печать на адовы врата.

Но всё же, собираясь в свой последний путь, он, наверное, не думал о том, что путь последний. Говорили, что предыдущий этап, отбывший на материк, распределили по разным тюрьмам страны. Собирался в спешке, всего два часа на сборы, с кем-то обнялся, попрощался, кого-то успел ободрить словом. Уже было ясно, что труд его последних лет в соловецких лабораториях погублен. Брошенными остаются рукописи, сконструированные машины, разрознен сплотившийся коллектив. В производственных помещениях гуляет ветер. Неужели где-то предстоит снова всё начать сначала?..

Последний раз прошёл по острову, быть может, по той улице, которая через десятилетия станет носить его имя. На мгновение остановился там, где появится музей с отдельной экспозицией, посвящённой учёному и богослову Флоренскому.

Дальше — плотная колонна. Отрешённые взгляды. Посадка на баржу. Путь по Белому морю. Кемь-пристань, пересыльная тюрьма. Прощание с морем, не только с этим, северным, а с морем вообще, со стихией, с загадкой детства: перед глазами солнце, Батум, молодая мама, живой отец.

4 декабря — спецпоезд на Ленинград. Туда, где когда-то мечтал учиться у Соловьёва, куда писал письма гимназическому другу Саше Ельчанинову, куда не так давно звали работать после доклада на электротехническом съезде.