Флоренский. Нельзя жить без Бога!

В тесном вагоне сорок два человека. Отчего-то вспомнилось служение в санитарном поезде во время войны. Скольких исповедовал, причастил, утешил тогда. Наверняка исповедовал и утешал и теперь.

Их привезли куда-то под Ленинград. Загнали в здание, похожее на лагерный изолятор…

7 декабря — коменданту Ленинградского УНКВД, старшему лейтенанту госбезопасности Поликарпову дано предписание — «прибывших из Соловецкой тюрьмы — расстрелять». Меньше чем через полтора года, накануне ареста Ежова, палач застрелится. В предсмертной записке начальнику он напишет: «За весь период моей работы в органах НКВД я честно и преданно выполнял круг своих обязанностей. Последние два года были особо напряженные по оперативным заданиям. Тов. Комиссар, я ведь не виновен в том, что мне давали предписания!; я их выполнял, ведь мое в этом отношении дело исполнительное. И я выполнял и отвечать за это конечно было бы неправильно… И вот теперь, когда идут целый ряд разговоров об осуждении невиновных, когда я стал уже замечать, что на меня косо смотрят [и] вроде указывают пальцами, остерегаются, вроде не доверяют, будучи и так в очень нервном состоянии, и болезненном, у меня язва желудка, я совсем морально упал и пришёл к выводу, что дальше я работать не могу нигде… не способный к работе, я решил уйти… Тов. Комиссар, простите за моё малодушие, поработавши столько, конечно, я не человек, я жил только работой, не знал дома. Моя последняя просьба: не обижайте жену, она больная после потери обоих ребят, у неё рак, в служебные дела я её не посвящал и причин смерти она не знает. Прощайте».

…8 декабря 1937 года Флоренского вызвали из камеры с вещами якобы для врачебного осмотра. В комнате с тусклым светом за столом — человек в форме. Людей в медицинских халатах нет.

— Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения?

Отрешённо ответил, не слыша самого себя.

— На этап годен.

Тут же подступили двое. Заломили заключенному за спину руки. Третий стал крепко вязать. Запястья перетянула грубая верёвка. Видимо, ожидая сопротивления, сидевший за столом взялся за странный предмет: железную трость с копьём с одного конца и с молотком с другого. Но Флоренский вырываться не стал, внешне казался совершенно спокойным. Вывернули карманы: всё, что нашли, сложили в ящик письменного стола.

Повели в следующее помещение. Там сняли верхнюю одежду, о которой конвоиры потом будут метать жребий. Оставили практически в нижнем белье. Связали ноги, так, чтобы можно было делать лишь мелкие шаги. Таких связанных в комнате собралось несколько десятков. Кто-то в отчаянии рыдал, кто-то, казалось, был не в себе, кто-то, избитый и окровавленный, лежал без сознания. «Господи Иисусе Христе…», «Пресвятая Богородице…», «Царю Небесный…» — повторял отец Павел.

Связанных стали складывать в кабину грузовика. Бросали, как поленья, друг на друга, стараясь, чтобы все оказались лицом вниз. Становилось тяжело дышать, каждое движение доставляло нестерпимую боль. Флоренский попытался поднять голову.

— Если вдруг кто… — пригрозил деревянной дубинкой влезший в кузов поверх людей конвоир. Поймал взгляд отца Павла, нанёс ему тяжёлый, оглушающий удар по голове.

Сознание мутилось. Чувство времени пропало. Двери кузова открылись — внутрь проник слабый свет. Рывками стали вытаскивать людей. Флоренского с трудом поставили на ноги. Куда-то поволокли. Впереди виднелся огонь. Это были костры. Рядом кого-то тащили по земле. Кому-то кричащему заталкивали в рот кляп. Кто-то сумел высвободить руки, пытался вырваться, и конвоиры, повалив, беспощадно били того ногами.

Край глубокой ямы. Слабо освящённая костром, она казалась чёрной дырой, готовой затянуть в себя весь мир. Она засасывала пространство, жизни, времена и сроки. Стал молиться за близких. За всё, что дорого сердцу. Стал молиться и за врагов своих, ибо не ведают, что творят.

— Ложись в яму, — приказали за спиной. — В яму ложись!

Резкий толчок в спину. Упал лицом вниз. Хотел вздохнуть. Но выстрел оборвал жизнь.

А как мечтал умереть, глядя на небо: «И когда возьмусь отсюда, пусть тот, кто вспомнит мою грешную душу, помолится о ней при еле светлой заре, утренней ли, вечерней ли, но тогда, когда небо бледнеет, как уста умирающей. Пусть он помолится на умирающем закате или на восходе, при ещё изумрудном прозрачном небе».

Место захоронения отца Павла до сих пор доподлинно неизвестно. Подобные места были обозначены в секретных делах, уничтоженных по особому распоряжению в июле 1941 года.

Это может быть урочище Койранкангас, известное как Ржевский артиллерийский полигон в районе посёлка Токсово Всеволожского района Ленинградской области. Там скрывали тела репрессированных ещё с 1918 года, туда свезли и часть тел расстрелянных соловецких узников.

Это может быть Левашовская пустошь близ посёлка Левашово Выборгского района Петербурга. Там захоронена основная часть расстрелянных в «Большом доме» в 1937–1938 годах.