Флоренский. Нельзя жить без Бога!

Итоги собственного труда, который всё-таки позволил «прожить достойно и не быть пустым местом и балластом для своей страны». Этот труд воспримут и оценят во всей полноте, может быть, лет через сто пятьдесят, всё тогда покажется неожиданно актуальным, удивительно прозорливым. Но главное, чтобы «мысль оставалась не только нова, но и истинна».

Итоги отношений с мирозданием, в котором манящая и одновременно пугающая тайна приоткрывается и возвращает тебя в детство, к истокам рода. Во сне ты видишь, как образы братьев и сестёр смыкаются с образами сыновей и дочерей — и все юны, все младенцы. Неразличимы жена и мать, ты, твой отец и дед. И понимаешь, что «всё проходит, но всё остаётся», что каждый шаг в жизни был возвращением к детству, приближением к этому обетованному времени. Оттого прошлое теперь «живей недавнего», оно — «живое ощущение вечности».

В этой вечности ты уже приуготовляешься к небесному суду, слушаешь своё сердце и радуешься, что не находишь в нём «ни гнева, ни злобы». Готовишь последнее слово для этого суда: «Старался не делать плохого и злого, — и сознательно не делал…»

Всё это звучит в письмах семье, ещё более пронзительных, чем дальневосточные. В них продолжается история любви, летопись рода, но здесь уже виднеется Голгофа. От этого мысль Флоренского становится как никогда плотной, афористичной, отдельные размышления о человеке, культуре, истории, гениальности, гневе и ярости, страданиях подобны «Мыслям» Паскаля. Все их объединяет упование на то, что всё было не напрасно, что всё дурное преодолимо, что у Бога смерти нет. Мать Ольга Павловна просила сына обстоятельно записывать возникающие мысли, но он, день и ночь загруженный работой, этого не делал. Однако мысли, как нераскрывшиеся бутоны книг Флоренского, вполне вычленяются из писем, чем его послания семье ещё ценнее:

«Сижу крепко на своём убеждении, что нет культуры там, где нет памяти о прошлом, благодарности прошлому и накопления ценностей, то есть на мысли о человечестве, как едином целом не только по пространству, но и по времени. Живая культура сочетает в себе противоборственные и вместе с тем взаимоподдерживающие устремления: сохранить старое и сотворить новое, связь с человечеством и большую гибкость собственного подхода к жизни. И только при наличии этих обоих устремлений может быть осмысливание нового и доброжелательство ко всему, заслуживающему доброжелательства, на фоне мировой культуры, а не с точки зрения случайного, провинциального и ограниченного понимания».

«Человек везде и всегда был человеком, и только наша надменность придает ему в прошлом или в далеком обезьяноподобие. Не вижу изменения человека по существу, есть лишь изменение внешних форм жизни. Даже наоборот, человек прошлого, далекого прошлого, был человечнее и тоньше, чем более поздний, а главное — не в пример благороднее».