Франсуа Вийон

Вечный покой дает ресницамБог и вечную ясностьТому, у кого не было ни миски,Ни луковицы, ни стебелька петрушки.Он был обрит, и голова и брови, бородаКак репа, с которой срезают кожу.Вечный покой дарован ресницам…Неумолимость погнала его в ссылку

И дала ему коленом под зад,А он настойчиво твердит: «Я взываю!»Кто находит любой выход,Вечный отдых дает ресницам…[314]

У поэта все смешалось: Вийон устал от жизни, и жизнь устала от Вийона. Умрет ли он осужденным? Угаснет ли от переутомления? Обречет ли его на смерть Судьба или люди? Он сам уже ничего не понимает. И литературный вымысел, как в рондо, с почти литургическим повторением стиха «Requiem eternam donaei»[315], сочетается с лихорадкой, рождающей миражи, так что полностью сбивает с толку читателя. Он оплакивает свою нужду, но у него есть его книги. Болезнь вот-вот унесет Вийона, но его все еще сжигает любовный жар.

…И вот, до нитки разорен,Скончался, претерпев страданья,

Амура стрелами пронзен…[316]

Комедия рушится. Автор «Завещания» резко порывает с вымыслом.

Когда он захотел покинуть этот мир…

Что тут сказать? Добровольно ли он уходит? Испытывает ли горечь? Мученик любви смеется над всем и вся. И завершает завещание двумя балладами, обязанными своим появлением глубокой нищете, в которых по-прежнему ничего нельзя понимать буквально. Одна — тоска по миру, который будет после него. Маро назвал ее «Балладой, в которой Вийон просит у всех прощения» и где звучит один и тот же рефрен.

Прошу монахов и бродяг,Бездомных нищих, и попов…Я всех прошу меня простить[317]

.

Другая завершает и словно запечатывает завещание печатью. Вийон объявляет законной свою последнюю волю и скрепляет ее клятвой. Но на чем же он клянется!

Вот и готово завещанье,Что написал бедняк Вийон.Теперь сходитесь для прощанья,Для самых пышных похоронПод громкий колокольный звон, —Он умер, от любви страдая!В том гульфиком поклялся он,

Юдоль земную покидая[318].

Осталось лишь умереть. Но клятва утверждает в обратном: умирать Вийон вовсе не желает.

Глава XX

Я ОТВЕРГАЮ ЛЮБОВЬ…

ИЗМЕНЫ

Вийон сам определил границы мира, где ему не отказано в нежности и где он в своих несчастьях находит некоторое утешение.

Речь идет о поэме, до такой степени сложной во всех отношениях, что Клеману Маро было угодно назвать ее «Баллада, в которой Вийон просит у всех прощения». В этой балладе, если вернуться к положениям «Большого завещания», обличающего общество, поэт, изображая умирающего, в последний раз взывает к всеобщему состраданию.

Кому предназначается этот крик отчаянья? Кого ищет его отчаянный взгляд? Тех, кто сбросил его со счетов? Тех, кто не понял при жизни? Тех, кто его презирал? Тех, кто отказывал ему в любви? Как бы то ни было, благодаря интонации, внезапно меняющейся с третьей строфы, и энергии, с которой он говорит о своих палачах, вопреки многочисленным угрозам, изреченным в конце баллады, Вийон смешивает в причудливом карнавале лицемеров, монашествующих братьев, молодых щеголей, щелкающих каблуками на новый манер, прохаживаясь по парижской мостовой, хорошеньких девушек, затянутых в узкие платья, и легкомысленных служанок, выставляющих напоказ свои груди, чтобы получить чаевые. Крик боли, которым заканчивается «Большое завещание», — свидетельство упадка духа. Милосердие, о котором молит поэт, является в образе радостей, пережитых когда-то; он настрадался и от равнодушия, и от вражды.