Франсуа Вийон

Он заимствовал кое-какой материал из героических поэм - Берту, Беатрису Прованскую, Алису Шампанскую, - но эти заимствования пришли прямиком из романов, написанных позже, когда аристократия уже перестала быть тем, чем она была в героические времена. Да, кстати, и из этого эпического материала взяты лишь несколько благозвучных имен, за которыми не стояло ровным счетом ничего, равно как и за именем "дама Сидуана", понравившегося поэту, когда он встретил его, скорее всего, в "Романе Понтюса и прекрасной Сидуаны", причем, может быть, даже и не в романе - нет никаких указаний на то, что Вийон его прочитал, - а всего лишь в названии.

В действительности же рыцарство не слишком привлекало школяра. Его тоска по героическим временам весьма поверхностна. Сколько бы Вийон ни называл вперемешку различных ассоциировавшихся с подвигами имен, к ценностям эпической художественной литературы он так и остался равнодушным. Фраза "Но где наш славный Шарлемань?" нужна была поэту лишь из-за необычайной красоты стиха. Король франков был Вийону в высшей степени неинтересен, и, похоже, ему абсолютно ничего не приглянулось даже в "Паломничестве Шарлеманя", героической песне, прославлявшей подвиги короля и вдохновившей в XIII веке бальи Филиппа де Бомануара на написание "Жана и Блонды", а в конце XV века давшей сюжетную основу книге "Роман Жана Парижского".

Единственное, что ему действительно нравилось в эпической литературе, была звучность имен. Это видно, в частности, и на том примере, когда он превратил умершего незадолго до того короля Ладислава Богемского в "Ланселота, короля Беэньи". Ланселот здесь является не свидетельством эрудиции, а признаком снобизма.

Вкусы Вийона отражали вкусы его среды. Старого "Шарлеманя" и не столь старого фруассаровского "Мелиадора" копировщики переписывали для замков, где культивировалась ностальгия по рыцарским временам, да еще иногда для какого-нибудь буржуа, приобретавшего аристократическую культуру в ожидании того момента, когда ему удастся добиться возведения во дворянство. Что же касается клириков и школяров, то их мечты и создаваемое ими представление о себе ориентировались на иные ценности. "Бедного школяра" или, как он еще себя называл, "сумасброда" Вийона не слишком влекло к этой литературной традиции, где ничто не трогало его сердце; его столь мало интересовали интеллектуальные конструкции вокруг короля Рене и он так сухо реагировал на ирреалистическую поэзию анжерского двора. "Мелиадор" был полной противоположностью вийоновского реализма.

Есть даже некоторые основания сомневаться в том, что он читал Рютбёфа, хотя тот и является его предшественником в искусстве прислушиваться к голосу Парижа. Рютбёф писал также и о ветрах, проносящихся над бренным миром.

Ломился в двери ветер с воем

Ведь все друзья мои давно им

Унесены 1.

Однако Вийон предпочел использовать в качестве рефрена для своей "Баллады на старофранцузском" слова из одной "Моралите", сыгранной впервые в 1426 году в Наваррском коллеже, куда в более поздние годы Вийон нередко заглядывал. Осуществлялась ли постановка повторно? Или текст просто сохранился в памяти кое-кого из любителей? Не исключено, что ценившие поэзию клирики продолжали цитировать понравившиеся им стихи. Вийон взял их себе. Оригинальности он не искал, а само заимствование лишь подтвердило надежность его вкуса.

Принц, не уйти нам от червей,

Ни ярость не спасет, ни страх,

Ни хитрость: змия будь мудрей,

Развеют ветры смертный прах 2.

1 Перевод Ю. Стефанова.

2 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 52. Перевод Ф. Мендельсона.

Поэт призывает пренебречь и яростью, и страхом... И сообщает сыгранной в Наваррском коллеже "Моралите" метафизическую объемность.

Точно так же и факт заимствования им образа "чертог божества", найденного ранее Рютбёфом для прославления Девы Марии, сам по себе не может служить доказательством того, что Вийон когда-нибудь раскрывал "Девять радостей Богоматери". В XV веке их не читал уже никто. Однако многие символические названия сохранила риторика церковных проповедей. Поэт, подобно многим другим, черпал из общего достояния слов и выражений, еще не застывших в официально признанных нормах. Как и в случае с афоризмом "Чем слаще стих - тем он несносней".

Реализм и куртуазность

Иначе обстоит дело с Аленом Шартье и Эсташем Дешаном. Вийон очень хорошо вписывается в традицию Дешана, умершего в начале XV века поэта из Шампани, реалиста, близкого ему и по настроению, и по видению общества, столь же насмешливого и нелицеприятного. А по отношению к Шартье с его вычурностью формы и идеализмом содержания он, напротив, выглядит антиподом. Шартье олицетворял куртуазное искусство. А Вийон был воплощенным вдохновением, родившимся в таверне и переосмысленным клириком, который хотя и не утруждал себя в школе, но как-никак провел десять лет под началом магистров.

Эсташа Дешана Вийон читал. Великие люди, названные им среди "сеньоров былых времен", включая и рыцаря Дю Геклена, были героями многих поэм Дешана, который, кстати, задолго до Вийона смешивал и эпохи, и имена знаменитостей.