Фридрих Барбаросса

— Знамя повезут на специальной обитой железом телеге, у нас ее называют «кароччо», вокруг всегда усиленная охрана. Вы сразу узнаете ее и по знамени, и по изображению святого Амвросия.

— Плачу два золотых за каждое взятое в бою знамя, — перебил я цену, злобно косясь на сбитого с толку Отто. Все-таки обидно, что награду за знамя первым догадался предложить мой знаменосец.

— Да я, да я бы тебе их все равно подарил, — залился краской Виттельсбах.

* * *

Для того чтобы сомкнуть кольцо вокруг Милана, нам пришлось разрушать окрестные поселения, сжигать оливковые и фиговые рощи, вырубать виноградники и фруктовые сады. Так как, оставь мы их нетронутыми, миланцы нашли бы возможность получать от своих вечных данников необходимый им провиант, оружие или даже свежих рекрутов.

Через месяц после начала осады в городе начались болезни, но не легче было и нам, середина августа — самое жаркое в Италии время. Наши люди также страдали от болезней, изнемогая под тяжелыми, раскаленными на солнце доспехами; стараясь сохранить хоть какую-нибудь свежесть в шатре, я распорядился ставить с вечера бадьи с водой, но даже это не помогало. В самое пекло скончался архиепископ Равеннский Ансельм, который не дожил несколько дней до полной и безоговорочной капитуляции Милана.

Город пообещал отстроить в своей черте укрепленную императорскую резиденцию, заплатить девять тысяч фунтов серебра и предоставить заложников из самых богатых и уважаемых семей. Отныне император, то есть я, самолично утверждал или отвергал кандидатов в консулы. В казну Империи переходили доходы от чеканки монеты, рыночной торговли и таможенные сборы. Кроме того, мы вызволили более тысячи томящихся в тюрьмах пленников, полученных в качестве заложников или похищенных в разных городах Италии.

В назначенный день перед моим шатром был установлен трон, который я не без гордости и занял. Далее, согласно предписанию Райнальда, вперед вышли двенадцать консулов Милана, все босые, одетые в лохмотья и с мечами, подвешенными на шею веревками. По сигналу сопровождающего процессию Оттона они дружно упали на колени, вымаливая пощады и прощения. «Мы согрешили, свершив неправое дело, и теперь просим прощения. Наши головы, которые мы предаем вашей власти и вашему мечу, пусть ответят за всех миланцев, а вместе с этими клинками, — продолжал консул, дрожащей рукой коснувшись висевшего у него на шее меча, — в вашей руке будет вся военная мощь Милана».

По словам Райнальда, все они пытались откупиться деньгами или имуществом, умоляя не подвергать их позору, но, посоветовавшись, мы решили, что полезно будет слегка унизить этих гордых людей. В своей неизреченной милости я освободил от данной участи только архиепископа Миланского[102], который был наказан уже тем, что во время унижения его друзей был вынужден стоять подле моего трона, наблюдая действо от начала до конца.

В конце экзекуции я поднялся со своего места и, подойдя к поверженным врагам, самолично поднял каждого, расцеловав в обе щеки. Имперская опала была снята. А Райнальд назначил ближайший рейхстаг на 11 ноября 1158 года на Ронкальских полях. К тому времени нам надлежало пересмотреть законы, по которым теперь следовало жить Италии.

Глава 32

Законы Империи

После победы над Миланом я распустил имперское войско, оставив рядом с собой малые силы, с которыми и отправился в Пьяченцу, куда следом за мной должны были прибыть профессора из Болоньи, дабы вместе мы возродили имперское право Древнего Рима. За образец был взят «Кодекс Юстиниана», который следовало переписать, учитывая современные реалии.

За три дня до начала рейхстага я попросил раскинуть мой шатер на берегу реки По. Здесь вместе и рядом со мной устроились немцы, на другом берегу — итальянцы. Тут же, переписанные во множестве экземпляров, проекты законов были выданы на руки итальянским подданным, после чего канцлер Райнальд сообщил, что на чтение пергаментов и обсуждение им дается три дня, по окончании которых начнется обсуждение.

В день, когда итальянские подданные должны были явиться к своему императору за новыми законами, Райнальд познакомил меня с папским представителем Гвидо из Кремы[103], двоюродным братом Оттавиано ди Монтичелли, так что я был уверен в поддержке папского престола.

Я сидел на троне, который в свою очередь был поставлен на деревянный подиум застланный желтым шелком. Я первым взял слово, доведя до сведения собравшихся, что считаю себя обязанным принять на себя заботу и защиту их, на основании чего ныне намерен дать Италии новые справедливые законы.

После со своего места поднялся архиепископ Милана, который провозгласил: «Твоя воля является законом, ибо, как написано в „Кодексе Юстиниана“, „что угодно государю, то имеет силу закона, поскольку народ вручил ему неограниченное право повелевать“. Поскольку на твоих плечах лежит ответственность за всех нас, тебе одному и подобает распоряжаться».