Фридрих Ницше

Сестра приехала навестить его. Они оба уехали из Базеля, поселились в деревушке неподалеку от Рейнского водопада. К Ницше вернулась веселость его прежних детских лет, — может быть, отчасти он хотел позабавить немного молодую девушку, с такою нежностью относящуюся к нему, — «aliis lactus, sibi sapiens», — согласно правилу, которое мы читаем в его заметках того времени; — но, помимо того, и сам он был действительно счастлив, несмотря на все переживаемые страдания, счастлив, чувствуя себя самим собою, счастлив тем, что жил свободно, чистой жизнью. «Моя сестра сейчас со мною, — пишет он Герсдорфу, — каждый день мы строим самые великолепные планы нашей будущей жизни, где будут царить идиллия, труд и простота… Все идет прекрасно. Слабость, упадок духа, меланхолия — все это осталось далеко в прошлом».

Ницше много гуляет о сестрой, много болтает с ней, смеется, мечтает и читает. Что же он читает? Конечно — Шопенгауэра; затем Монтеня, в маленьком изящном издании, навевающем на него печальные воспоминания прошлого: m-me Козима Вагнер подарила ему эту книгу еще в Трибшене; это была благодарность за привезенные девочкам куклы. «Жизнь на земле стала более богатой от того, что писал такой человек. С тех пор как я соприкоснулся с его мощным и свободным интеллектом, я люблю повторять его собственные слова о Плутархе: «Едва только я взгляну на него, как у меня вырастает новая нога или крыло». Заодно с ним был бы я, если бы дело шло о том, чтобы поуютнее устроиться на земле». Около этих двух людей иронии — Шопенгауэра и Монтеня, из которых один открыто заявляет о своем отчаянии, а другой скрывает его, — Ницше учится жить. Но в то же время он с величайшим наслаждением читает другого, более нежного, более родственного его собственным мыслям автора — доверчивого Эмерсона, молодого пророка молодой страны, в каждой фразе которого сквозит радостное, чистое одушевление, освещающее восемнадцатую весну человека и — увы! — проходящее вместе с нею. Ницше читал Эмерсона в Пфорта; в 1874 году он перечитывает его и советует читать его всем своим друзьям.

«Мир еще молод, — пишет Эмерсон в конце своих «Представительных людей». — Великие люди прошлого страстно призывают нас к себе, мы сами должны также писать Библии, чтобы снова соединить небеса и землю. Тайна Гения заключается в том, что он не терпит вокруг себя никакой фикции; он реализует все, что мы знаем, неустанно требует доброй веры, соответствия с действительностью и идеалом во всех утонченных проявлениях современной жизни, в искусствах, в науках, в книгах, в самих людях; прежде же всего, и это самое главное, он учит почитать истину, проводя ее в своей жизни…»

Ницше нуждается в подобных ободряющих словах и потому полюбил Эмерсона.

* * *

В начале июня Ницше закончил «Шопенгауэр, как воспитатель». Умственно он чувствовал себя совершенно здоровым, но на смену пришли другие страдания. М-me Фёрстер — Ницше рассказывает, что однажды, когда ее брат высказал свое отвращение к романам с их однообразной любовной интригой, — кто-то спросил его, какое же другое чувство могло бы захватить его? «Дружба, — живо ответил Ницше. — Она разрешает тот же кризис, что и любовь, но только в гораздо более чистой атмосфере. Сначала взаимное влечение, основанное на общих убеждениях; за ним следуют взаимное восхищение и прославление; потом с одной стороны возникает недоверие, а с другой сомнение в превосходстве своего друга и его идей; можно быть уверенным, что разрыв неизбежен и что он доставит собою немало страданий. Все человеческие страдания присущи дружбе, в ней есть даже и такие, которым нет названия». Все это было знакомо Ницше начиная с июня 1871 года. Он любил и никогда не переставал любить Вагнера; его интеллектуальное заблуждение было поправимо. Вагнер не был ни философом, ни духовным воспитателем Европы, он не был даже сверхъестественным художником, источником чистейшей красоты и счастья; но Ницше по-прежнему любил его, как любят женщину, за ту радость, которую она с собою приносит. Всякая мысль о разрыве с Вагнером была нестерпима для Ницше, и он никому не поверял своих мыслей.