Фрунзе. Том 4. Para bellum

Так или иначе, но сам Фрунзе относился к Маннергейму куда как мягче, чем известные ему коммунисты XXI века. Это важно — XXI века. Потому как тот же Сталин по итогам Великой Отечественной претензий к Густаву не имел, хотя почти все остальное высшее руководство Финляндии «присело» за сотрудничество с нацистами. А сколько правителей государств, выступавших союзниками Гитлера, пережило Вторую мировую войну? Крайне немного. И Маннергейм был среди них.

И это неспроста.

Да, Маннергейм не любил коммунистов, будучи монархистом.

Да, он водил дружбу с националистами, а потом и нацистами. А кто с ними ее не водил? Даже СССР в этом нелестном деле отметился. И ладно бы Гитлер. Это тема особая. Но ведь в Союзе целенаправленно взращивались собственные националистические элементы, с которыми потом хлебнули горя… как и их наследники…

Да и «записным русофобом» его можно назвать только в пьяном угаре. Так как его единственной супругой была русская женщина, родившая ему двух дочек. Для людей с «национализмом головного мозга» это немыслимо. Да и потом, после развода, этот «немец шведского разлива, выросший на полях России» не стал себе заводить «этнически правильную» финку в качестве второй жены. Мог. Но не стал.

Так что он был вполне продуктом своего времени и среды. И далеко не самым плохим. И союзники его не трогали после завершение Второй мировой войны. Вообще. К нему вообще ни от кого не имелось никаких претензий. Ни от Союза, ни от Великобритании, ни от США, ни от Франции…

Из-за чего?

Из-за того, что Маннергейм пытался всячески купировать агрессивные устремления финских идеалистов. И защитить Финляндию от самоубийственных для нее военных амбиций. Сначала он пытался избежать Зимней войны, а когда не удалось, попытался свернуть ее как можно скорее. Не пренебрегая, впрочем, своими обязанностями главнокомандующего.

Потом аналогичная ситуация была с Великой Отечественной. Избежать ее не имелось никакой возможности. Финские националисты, подогреваемые иностранными советчиками, слишком рвались к удовлетворению своих амбиций. И вновь он не пренебрегал своими обязанностями, честно руководя войсками. Но не увлекаясь. И по возможности саботируя излишние порывы своего политического руководства. А сразу как появилась возможность — вывел Финляндию из войны осенью 1944 года…

Почему это делал именно Маннергейм?

Да никто из этого не делал никакого секрета — с 1920-х годов его резиденция в Хельсинки стала политическим клубом, где в неформальной обстановке обсуждались самые разнообразные политические вопросы. Фактически — продумывалась политика Финляндии. Густав был не только в курсе ее, но и имел возможность вставить свое слово. Учтут его или нет — дело десятое. Но озвучить вполне мог. И это несмотря на то, что Маннергейм в 1920-е не являлся официальным должностным лицом этой державы. Националисты не пускали, опасаясь его позиции и взглядов. Разве что изредка выступал в такой роли во время своих зарубежных поездок в ту же Великобританию, Францию и иные страны. Почему? Так в Финляндии попросту не было иных людей, обладающих хоть сколь-либо значимым политическим весом для переговоров.

Вот и сейчас приехал именно он…

— Вам понравилась Польская кампания? — спросил Фрунзе, отхлебнув кофе.

— Она получилась неожиданной.

— Вы полагали, что мы проиграем?

— Отнюдь, нет. У Польши недостаточно ресурсов для борьбы с Россией. С их стороны это было сущей авантюрой. Разве что удался бы переворот в Москве. Но на это рассчитывать я полагаю крайне оптимистичным. События 1926 и 1927 годов показали, что вы, скорее всего, были в курсе заговора. В общем — слишком легкомысленный план. Скорее всего его составил французский генералитет, полагавший вас туземцами из Алжира или Индокитая. Другой вопрос, что я не полагал, что польские войска у вас получится остановить так резко. И предполагал, что РККА в привычной для себя манере, сформированной в годы Гражданской, постарается нанести фланговый удар. Предварительно отступив и растянув тем самым польские тылы.

— Вы кавалерист, — улыбнулся Фрунзе. — И мыслите, как кавалерист.

— Это факт, — усмехнулся Маннергейм. — С этим и не поспоришь. Но ведь и вы кавалерист. Иной бы не придумал эти БТГ. Это новое слово в войне. Этакие кирасиры или, если хотите кавалергарды, реализованные на новом технологическом уровне.

— А уланы, гусары и драгуны по-вашему кто? Впрочем, не важно.Это дискуссионная тема, которую мы сможем обсудить позже. Что же касается Минска, то как военный — да, я мог позволить себе такой маневр. А как политик — нет. Сдача своих территорий — опасная игра. И в те дни, когда поляки двигались к Минску, в Москве поднимался градус напряжения. Если бы я сдал Минск, а потом и Белоруссию, то создал бы благоприятные условия для успеха переворота.

— Почему вы их не арестовали заранее?

— Потому что было рано, — улыбнулся Фрунзе. — Я ждал, когда наш оливковый друг выступил со своей обличительной статьей. Ведь тот же Троцкий был человеком банкиров. И не только он.

— Так это правда? И статью для Бенито написали вы? — оживился Маннергейм.