Фрунзе. Том 4. Para bellum

— Я этого не говорил, — расплылся в широкой улыбке генсек. — Впрочем, все может быть.

— А что со всеми этими людьми? Заговорщиками. Их тихо расстреляли? От того же Троцкого ни слуху, ни духу.

— Он в тюрьме. Арестован по подозрении в огромном списке преступлений. Идет следствие. Допросы. Опросы. Очные ставки. Эксгумации. Экспертизы. И прочее. Мы проводим расследование с максимальной тщательностью. По остальным — тоже самое. Там ведь многое взаимосвязано.

— Удивительно.

— Думали, что мы их просто расстреляем?

— Или повесите. Ну или утопите в море, как уже поступали со сдавшимися в Крыму солдатами и офицерами Белой гвардии.

— Обвинение в этом преступлении тоже предъявлено Троцкому. Уголовное. Сейчас обсуждается вопрос о том, как квалифицировать данное злодеяние. Пока под нее подпадает только геноцид, то есть действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо группу людей, опираясь на какой-то формальный признак — национальность там, религию, пол, класс, происхождение или цвет глаз. Да что угодно. Главное, что не за конкретное преступление. Но с этим есть сложность. В праве Российской Империи такого или близкого понятия нет. В законах РСФСР тоже. Закон не имеет обратной силы, если вводить эту статью сейчас. А подводить их под статьи вроде убийства двух и более лиц — мелко.

— Ну вы и выискали проблему, — покачал головой Густав Карлович.

— Там у половины задержанных идет подобная квалификация. Массовый террор по отношению к крестьянам также квалифицируется как геноцид. Но как его предъявлять? Вопрос. В общем — работаем пока. И юристы склоняются к тому, что «обратная сила закона» не такая уж и священная корова.

— Вы развели слишком много сложностей Михаил Васильевич. Может статься так, что если подходить с точки зрения закона, то все эти люди невиновны. Как много раз бывало во времена Империи. Вы не находите такой подход опасным?

— Нахожу. Но и огульные расстрелы не считаю выходом. Иначе чем мы лучше этих мерзавцев?

— Возможно… Что вы хотели бы обсудить? Ради чего позвали?

— Полагаю, что вы догадываетесь.

— Правительство Финляндии ведет себя слишком вызывающе?

— Не только.

— Граница?

— Густав Карлович, вы понимаете, пришло время собирать камни.

— Что вы имеете в виду?

— Финляндии придется вернуться домой. Так-то нам без разницы. Тольку от ваших болот немного. Но вы выступаете очень активно сторонниками наших врагов. Мы просто не можем себе позволить нахождение столь проблемного соседа у своих берегов. Англичане с французами, пытаясь нас шантажировать по итогам польской кампании, угрожали высадить десант в Финляндии.

— Я об этом ничего не знаю.

— Понятное дело. Не с вами же они об этом станут договариваться, втягивая Финляндию в войну с нами. В первый раз мне удалось донести до них мысль о всей пагубности такой затеи. Но вряд ли они от нее отказались. Понимаете, к чему я клоню?

— Да, — нахмурился Маннергейм.

— Прошу донести до людей, принимающих решения в Финляндии, что у нее сейчас есть ровно два пути. Первый — войти как конфедеративный субъект в Союз. Добровольно. Сохраняя в целом свой суверенитет, язык и прочее. Второй — войти как несколько областей в РСФСР. Насильно. Не сохраняя ничего. И я вам про геноцид не просто так рассказывал. Никто не забыт, ничто не забыто. В том числе и резня русских в Финляндии только потому, что они русские.

— Вы полагаете, что мы не окажем сопротивления?

— Я буду считать себя лично оскорбленным, если вы его не окажете. Я что, зря готовлюсь?

— Так вот зачем все это… мониторы… десантные катера… морская пехота… воздушные десантники…

— Вы что, грешным делом считали меня идиотом, который примется штурмовать Карельский перешеек? — усмехнулся Фрунзе. — Я бывал в тех местах. Там можно сложить несколько дивизий быстрее чем высморкаться. Особенно если воевать с людьми, хорошо знающими те места.

— Ну… — уклончиво произнес Маннергейм, выдавая именно эти ожидания.

— Мда. Значит считали. Недооценка противника является одним из первейших смертных грехов Густав Карлович.

— Сколько времени у нас есть?

— Я такой же благоразумный человек, как и вы. И понимаю, с каким контингентом вам приходится работать. Поэтому конкретных сроков не стану называть. Мне очень хочется, чтобы трезвомыслие оказалось для финского народа важнее сису[3].

— Излишний оптимизм в этом вопросе не уместен.

— При добровольном вхождении в состав Союза на правах конфедерата Финляндия ничего не потеряет, приобретя возможность беспошлинной торговли с остальным Союзом. Что снизит цены на продовольствие, топливо и сырье. И облегчит вам сбыт ваших товаров. Платой за это станет подчинение внешней политики и полное прекращение всякой русофобии и советофобии. Недовольные при этом смогут спокойно продать свое имущество и уехать. Что будет во втором варианте вам рассказать?

— Это лишнее, — усмехнулся Маннергейм.