онов как-то мне
сказал, что если бы к
нему
подошла
любая девочка,
даже самая
некрасивая,
и сказала, что
хочет с ним
дружить, то
он бы очень обрадовался.
А потом он тоже всем
говорил,
что он против
объединения
с девчонками.
А когда я ему
напомнил
про наш
разговор о
самой
некрасивой
девочке, он
мне вот что
ответил.
Глеб
мне рассказ
ал,
что они с его мамой зашли
как-то к знакомым
домой. А те, к кому
они зашли,
в это время ужинали.
И они предложили
Глебу и его маме тоже поесть.
А когда
Глеб уже собирался
сесть за
стол, его мама
вдруг неожиданно
для Глеба
сказала,
что они
только
что поели и
есть не хотят.
Когда
Глеб потом
уже спросил
у мамы,
почему она отказалась
поесть, то мама
ему сказала,
что воспитанные
люди всегда
должны отказываться
от еды. И только
невоспитанные
могут сказать,
мол, ладно,
сейчас мы у
вас тут всё
съедим. И
Глеб у меня спросил,
знаю ли я о
таком правиле.
Я ответил
Глебу, что, конечно, я об этом знаю.
И тут
Глеб попрос
ил
меня никому не
говорить о том, что он
мне рассказал.
А когда я ему
на это ответил,
что тут нет
ничего такого
особенного,
Глеб сказал мне,
что я ничего
не понимаю.
И что об этом не надо говорить никому.
Глеб мне
сказал: «Я
за себя не
боюсь, а за маму
боюсь».
Я
спрос
ил у
Глеба, какое
это имеет
отношение
к девчонкам.
И Глеб мне
ответил,
что люди не
всегда
должны
говорить то, что им хочется.
И хотя меня пример
Глеба не очень-то
убедил, я не
стал ему
возражать.
Хотя насчёт
еды я был с
ним абсолютно
согласен.
Одна
жды
получилось
так, что я ел в
чужом доме.
И когда я
брал со стола
что-то, все очень
внимательно
смотрели,
что я беру. И
мне было
очень неловко. И
я не съел там
почти
ничего.
И вот
тогд
а, два года
тому назад,
ещё до того,
как нас
объединили
с девчонками,
моя мама
как-то сообщила
мне, что она встретила
Лизину маму.
И Лизина мама
сказала
моей маме,
что за каждой
партой будут сидеть
девочка с мальчиком.
И что Лиза, когда
узнала об этом,
сказала,
что хочет
сидеть только со
мной. И мне мама
сообщила
об этом как-то очень безразлично.
Вот
почем
у-то,
когда я
прихожу
домой с мокрыми
ногами или мокрой
спиной, то это оказывается
очень большим
событием.
Хотя я почти
каждый день
мокрый
прихожу. А
вот о Лизе мама
сказала
так, как
говорят о
каких-то
событиях,
которые
происходят
каждый
день. То есть,
таким же тоном,
как если
бы у Лизы
насморк
был.
Оказа
лось,
что при
разговоре
моей мамы
с Лизиной мамой
присутствовала
ещё чья-то
мама. Ну, а
раз присутствовала
ещё чья-то
мама, то об этом разговоре
вскоре узнали
все. И про нас
с Лизой все
стали что-то
такое
говорить. И разговоры
эти были какие-то
насмешливые
и дурацкие.
А тогда
,
давно, два года
тому назад,
когда мы в первый
раз пришли
с девчонками
в класс, нас
всех спросили,
с кем мы хотим
сидеть за
одной партой.
И Глеб сказал,
что хочет
сидеть со
мной. А я тогда сказал,
что хочу
сидеть с Глебом.
Мы опя
ть сели
с Глебом за
одну парту.
И так все сели:
мальчик с мальчиком,
девочка с девочкой.
Глеб бегал
по школе и
говорил
всем, как это здорово,
что его не посадили
ни с какой
девчонкой
за одну парту.
У нас до сих
пор все так
сидят: мальчик
с мальчиком,
девочка с девочкой.
И до сих пор
ещё мальчик
и девочка
не могут
подойти
друг к другу
и поговорить
о чём-то.
А мы с
Л
изой
разговариваем
иногда. Поэтому всякие
насмешливые
разговоры
о нас с Лизой
продолжаются.
Из-за э
того я
стал о Лизе
всё время
думать. Я
начинаю о
ней думать,
как только просыпаюсь.
И в школе я только о
ней и думаю.
И когда
прихожу из
школы домой – думаю.
И думаю о
ней только
из-за всех этих
насмешливых
дурацких
разговоров.
И когда я
засыпаю, я тоже думаю
о Лизе. Хотя
мне совершенно
не хочется
о ней думать.
И вот
вчер
а вечером,
когда я увидел,
что Лиза
пошла к
остановке
троллейбуса,
я тоже выкатил
на улицу и
поехал за
троллейбусом.
Потому что
мне хотелось
её удивить,
как я могу
далеко от дома
уехать.
Когда
Лиза вышла
из троллейбуса,
я проехал мимо
неё и спросил:
«Работаешь?»
А Лиза
ничего не
ответила и
только как-то неодобрительно
пожала
плечами. И
когда Лиза
пожала
плечами,
мне стало очень стыдно.
И я стал сам
себя ругать
за то, что я всёэто затеял.