Футуризм и всёчество. 1912–1914. Том 2. Статьи и письма

Война сыграла [исключительную] особую роль для искусства и Ле-Дантю не только тем, что убила мастера²⁰. Раньше ещё нанесла она удар его работе, и не только тем, что загнала его в окопы. Выставка <<№ 4» в Москве, следующая за «Мишенью» – где замечательнейшим из полотен художника был «Портрет Мориса Фаббри»²¹ – выставка в остальном бесцветная и полная отыгрышами Н. Гончаровой и М. Ларионова на лучизме, повела уже к личному расколу Ле-Дантю с москвичами. Вкупе с несколькими товарищами решает Ле-Дантю организовать своё художественное общество²². Не приди война, иначе шла бы художественная история <19>14, <19>15 и <19>16 годов, и ядро молодых сплотилось бы. Но устроить однодневную свою выставку у живописца В.М. Ермолаевой – всё, что мастеру удалось²³

. Там новыми работами были впечатления Николаевского кавалерийского училища – всадники, лошади. Но служба в гвардии, потом в запасном – из Петербурга уводит на юго-западный фронт. Не работал Ле-Дантю там и в прошлом ещё году писал мне: «Боюсь подумать, как я встречусь с собой»²⁴. Но новые ноты крепли в нём. Улеглась болтовня в Тенишевке и Политехнической, распылились первые борцы. Бежал кто за границу²⁵, кто под сень «Мира Искусства»²⁶, иные куплетистами и декораторами за полтины стали в подвальчиках и миниатюрах, записали по газеткам и за кулисами перья и кисти остальных, кто схоронился ещё от парижских бульваров и радений в “Closerie des Lilas”²⁷

. Читатели повыкидали за форточки №-ое издание Надсона, а №-ое издание [Игоря] Северянина (переплёт из ситца, ручная работа девиц восторженных) положили на его место. Среди это<го> краха уже можно дельничать, кончится пусть война, и соберёмся в столице. Революция и деятельность [Федерации Футуристов²⁸] в первые месяцы после переворота были прологом. Но в первых числах сентября в Ишхане в²⁹ Турции, где работал я в экспедиции над собором Богоматери Портантской³⁰, чая пополнить сведения наши о зодчестве Чорохского бассейна – писал и об этом М. Ле-Дантю и другим друзьям – как солдат привёз из Мерденика³¹

газеты последние, где стояли слова невыразимо значительные – Ле-Дантю умер.

Так русская живопись потеряла мастера, единственного, который заставляет нас верить в возможность её подъёма. Но круг его идей живёт среди его друзей, среди которых назовём хотя бы имена К. Зданевича, Ермолаевой и Н. Лапшина³². И в том борении за искусство, которое разрастается с каждым днём – благочестивый миф, что с исчезновением бунтующего футуризма сданы какие-то позиции – в борьбе с эпигонами передвижничества и его alterego декадентства – заветы его и дела будут сильнейшим оружием в руках его единомышленников. И несмотря на 5 (всего!) лет работы, дела его столь велики, что не изгладятся. И суждено его имени быть маяком, о который разобьётся не один прибой.

Михаил Ларионов

Эссе

Ничего не поймёте, доколе, отрезав свои уши, не повесите их на скворешню. Пока проветриваться будет розовая галиматья, с высоты сорвётся колокол неувядаемого индюка, фонтаном выстругает глаза живописцев, выметет красоту спущенным крылом, возгордится, как мать пятнадцатого ребёнка, и поскачет пестун³³

по головам вытаскивать пробки из оскоплённых ушей. Кленк рукамхач щупаерай. Макракун, бирбрибага и вжачий. Это Михаил Ларионов – неувядаемый индюк.

Забудьте, что вас учили и вы были молоды. Дрожите, пока не согреетесь, кровь повалит паром из ушей, а вещи запотеют новым смыслом. Разучивайте наизусть сопатые³⁴ песни, разварившись, поползут они обратно затопить мир таким маслом, что картам выдумают новый океан. Глядите, и глаза, перевернувшись, защекочат ресницами вьющийся мозг. Прислушайтесь и – кавлягач мукавлой, ляпарый инши наперий – уши скатятся обратно и, присев на голову, захлопают от восторга. Прогуляйтесь под Ларионовым.

Я знаю всё. В девятьсот восьмом году, заеденный насекомыми декадентами, колонизовавшими все станки, я прыгнул сквозь холст и бежал прочь. По ту сторону холста открывалась невероятная лань. Я купался в воде прозрачней дерева и насыщенной изумрудами. Люди из сурика – сдивинутые бегали взапуски за рыбами из охры перекошенными, все созданные много проще Ветхого Завета.

Ни глаз, ни боков, ни хвостов, ни ног у них не было, чтобы можно было сказать, чем они были. Я развернул своё тело, как простыню – шппжышкаламаркуайгавыйзвунор и весила³⁵. Ларионов взялся за стирку. Выкрахмалил наоборот спиралью и так раскрасил меня, что потом сам не сумел найти.

Юхару баляра ырырень юпавый. На хвосте ослином развёл вишнёвые рощи. Качаясь на ветках, мы шлёпнулись снова в воду, вслед за обмершим ослом. И, когда опустились до глубины, где сдавленная вода затвердела и высохла, то очутились на дне, усеянном холщёвыми зонтиками, Ларионов раскрывал зонтик за зонтиком, и зонтики упрощались в большие бесцветные плоскости, обрастая малыми цветными. Потом плоскости оживали, дрались, ломались, прятались, вырывались с холстов птицами, оперялись, пели: Юлале хаарей хюй-гон ю яяяя. И несли плоские яйца.