Пётр Иванович кулём свалился с воздуха на белый пол и тут же вскочил, словно бы проснулся. Видение белой комнаты не исчезло. Вертя головой, Серёгин видел её простор и начинал различать квадратики кафельных плиток, что покрывали её широкие и высокие стены. Пётр Иванович свободно двигал руками и ногами, мог подойти к любой из стенок, даже потрогал одну пальцем и ощутил холодок — такой, который человек ощущает, трогая обычный кафель.
— Слово! — требовал от Серёгина электронный голос. — Вспомни слово!
А Пётр Иванович вообще, никаких слов не помнил. Он словно бы разучился говорить, и, даже если бы тут появился какой-либо человек и спросил бы у него, как его зовут — он и то не смог бы ответить. Серёгин просто передвигался от стены к стене и глупо разглядывал кафель, замечая на нём трещинки и грязь. Не такой он уж и безупречно-белый, этот кафель, а скорее, грязновато-серый, словно бы уже не новый… По-хорошему, в комнатах бывают двери и окна, однако тут ничего подобного не было — каждая из стен возвышалась сплошной массой. И от этих стен эхом разносился приказ:
— Вспомни, вспомни слово!
Какое слово? Какое тут могло быть слово? В памяти Серёгина вдруг возникло твёрдое убеждение в том, что слово должно быть «петушиным».
— Ко-ко?.. — пролепетал Серёгин неуверенно и даже вопросительно.
— Ну, вот, теперь он у тебя кукарекает! — вмешался в звон тишины другой электронный голос. — Ты, я вижу, настоящий ас!
— Чш! — шикнул первый голос. — А то внушу тебе, что ты — бык! Проснись! — приказал он Серёгину, и Пётр Иванович, моргнув, выскочил из белого пустого пространства и упал на пол начальничьего кабинета.
— Ну что, будем действовать по моему плану? — осведомился Смирнянский, потирая руки. — Смирись, Ежонков, ты продул.
— Ничего не продул! — возразил Ежонков. — Я дал Серёгину установку, и он вспомнит пароль сам по прошествии времени!
— Ну и сколько лет пройдёт? — съязвил Смирнянский. — Семьсот сорок три?
— Не смешно! — буркнул Ежонков и отполз на свободный стул.
Грибок никуда не делся из своей камеры. Ему принесли поесть, и он сидел на полу и шумно хлебал «быструю» вермишель, урча при этом, словно бездомный кот, получивший миску молока. Он хлебал прямо из пластмассовой миски, а предложенная ему ложка одиноко валялась в сторонке. Возможно, он ещё расколдуется, как Ярослав Семёнов, или Синицын, но пока майор Эдуард Кораблинский представлял из себя жалкое зрелище. Да, вряд ли кто-либо будет пытаться похитить его, или убрать — «выборочного гипноза» ему с лихвой хватило. Прав Синицын — если кто и может быть живцом, так это он сам…
Сейчас Синицын жил в «загородной резиденции» Ежонкова. То бишь, в той лачужке в Макеевке, которую Ежонков называл «явкой». Ежонков сейчас сам жил там же, потому что жена таки вышибла его из дому за то, что он изуродовал «Ниссан Патруль 4Х» и превратил его в «шмяк». Это так жена сказала, что Ежонков превратил новую машину в «шмяк». Ежонков ушёл из дома тихо, не провоцируя жену на громкий скандал, и теперь надеялся, что жена простит его и позвонит сама. Да, действительно, из-за чего тут ссориться? Ну, парочка царапин на капоте машины…
Ежонков и Синицын делили на двоих крохотную комнатку и кухню. Ежонков даже принёс немного подержанной мебели, чтобы дикарское убежище стало больше пригодно для жизни человека. Сейчас в лачужке Ежонкова поселился ещё и Смирнянский — как руководитель операции по ловле на живца. Сейчас они втроём сидели на кухне, ели пельмени и болтали о пустяках.
— Ежонков! Мог бы приготовить что-нибудь повкуснее! — «оценил» угощение Смирнянский и отодвинул от себя тарелку с недоеденным пельменным супом. — Когда я служил в СБУ, знаешь, что я ел?
— Смирись, те времена давно прошли, — заметил Синицын. — А пельмени — как раз еда для сантехника.
— Чёрт… — пропыхтел Смирнянский, который больше всего на свете не любил пельмени и сантехнические работы. — Хоть бы этот чёрт поскорее клюнул…
За окном висела ночная темнота, ведь ужин у них был поздний. В небе торчала глупая луна в компании равнодушных звёзд. А по захламлённому для конспирации двору Ежонкова бесшумно скользнула чья-то тёмная тень…
Глава 106. Финал Гопникова